Так и надо сделать, подумал он. Пойдем прямо в Сентраль илив тот поселок, что рядом, может быть, там найдется врач. Хотя сезон ужекончился. Но ведь можно доставить на самолете хорошего хирурга. Люди там живутславные. Попасть в руки к плохому хирургу – это хуже, чем вовсе остаться безврача, так уж лучше я полежу спокойно, пока не прилетит хороший. Надо бы ивнутрь принять стрептоцид. Но ведь воды-то мне пить нельзя. Ладно, друг, нерасстраивайся, сказал он себе. Ты ведь шел к этому всю свою жизнь. Эх, неподстрели Ара этого фрица, хоть бы что-нибудь хорошее вышло из всех нашихтрудов. Хорошее – это, пожалуй, не то слово. Полезное – вот что нужно былосказать. Счастье еще, что они были вооружены хуже нас. Наверно, они убрали всевехи в протоке, оставили только одну, чтобы мы свернули туда, куда им нужнобыло. Но, может быть, если бы мы и взяли пленного, он бы оказался олухом иничего бы но знал. А все-таки была бы хоть какая-то польза. Теперь уже от нас никакойпользы не жди. Как это никакой? А шхуну разминировать надо?

Думай про «после войны», когда ты снова будешь писатькартины. Столько еще можно написать хороших картин, и, если работать в полнуюсилу и ни на что другое не отвлекаться, это и есть то, что по-настоящему нужно.Моря никому не написать лучше тебя, если только ты возьмешься как следует ивыбросишь из головы все другое. И не отступай, пиши именно так, как считаешьверным. Только нужно сейчас крепко держаться за жизнь, иначе эти картины не будутнаписаны. Жизнь человека немного стоит в сравнении с его делом. Но чтобы делатьдело, нужно жить. Так держись крепче. Пришло время показать, на какое тыспособен усилие. Вот и покажи, ни на что не надеясь, покажи. У тебя всегдахорошо свертывалась кровь, и ты можешь это усилие осуществить. Мы нелюмпен-пролетарии какие-нибудь. Мы – самый цвет, и то, что мы делаем, мы делаемне за плату.

– Смочить тебе губы, Том? – снова спросил егоХиль.

Томас Хадсон покачал головой.

Три дерьмовые пули, думал он, и столько хороших картин ктакой-то матери без всякого смысла. Надо же было этим несчастным идиотамустроить бойню на острове. Если б не это, они спокойно сдались бы в плен иничего бы не случилось. Любопытно, а кто был тот, что уже шел сдаваться, когдаАра в него выстрелил? Верно, из той же породы, что и тот, которого они самиубили на острове. Откуда в них этот остервенелый фанатизм? Мы преследовали ихздесь, и мы будем драться с ними и дальше. Но фанатиками мы не были никогда.

Он услышал мотор возвращавшейся шлюпки. Лежа, он не могвидеть, как она подходила, увидел только Вилли и Ару, когда они поднялись намостик. Они были все исцарапаны – видно, продирались сквозь кусты, – а уАры тек с лица пот.

– Я очень виноват, Том, – начал Ара.

– Брось, – сказал Томас Хадсон.

– Ладно, вот снимемся к чертям со стоянки, тогдапоговорим, – сказал Вилли. – Ара, топай вниз выбирать якорь и пришлисюда Антонио, пусть становится к штурвалу.

– На Сентраль пойдем. Так будет скорее.

– Толково, – сказал Вилли. – Ты молчи, Том, ясам все скажу. – Он осекся, глянув на Томаса Хадсона, потом легонькоположил ему руку на лоб, а другую руку сунул под одеяло и уверенным, ноосторожным движением нащупал пульс.

– Не смей умирать, сукин сын, слышишь, – сказалон. – Лежи тихонько, и все будет хорошо.

– Слушаюсь, – сказал Томас Хадсон.

– При первой стычке их полегло трое, – сталрассказывать Вилли. Он сидел на мостике слева от Томаса Хадсона, и тотчувствовал шедший от него кислый запах пота, и поврежденный глаз его был налиткровью, а швы от пластической операции на лице побелели. Томас Хадсон лежал нешевелясь и слушал его. – У них только и было что два миномета, но онизанимали хорошую позицию. Первый огнетушитель Хиля угодил в цель, а Генри своимипятидесятимиллиметровками вовсе раздолбал их к матери. Антонио тоже попал кудаследует. А здорово Генри палит из этих пятидесятимиллиметровок.

– Он это всегда умел.

– А сейчас тем более. В общем мы с Арой все тамразминировали. Перерезали все провода, но взрывчатку оставили. Теперь тамполный порядок, а местонахождение тех, что мы здесь уложили, я точно помечу накарте.

Якорь был уже поднят, и моторы работали.

– Не слишком успешно мы справились в этот раз, –сказал Томас Хадсон.

– Они нас перехитрили. Но перевес в огневой мощи был нанашей стороне. Ты уж не говори ничего Аре насчет пленного. Он себя и так совсемзагрыз. Я, говорит, и подумать не успел, а уже выстрелил.

Набирая скорость, судно шло к синим холмам впереди.

– Томми, – сказал Вилли. – Я же тебя люблю,сукин ты сын, не смей умирать.

Томас Хадсон взглянул на него, не поворачивая головы.

– Ты пойми это, постарайся понять.

Томас Хадсон глядел на него. Все теперь отодвинулоськуда-то, и не нужно было ни о чем размышлять и беспокоиться. Он чувствовал, каксудно набирает скорость, чувствовал прижатыми к полу лопатками милый знакомыйперестук моторов. Он посмотрел в небо, которое всегда так любил, посмотрел налагуну, которую он уже никогда не напишет, потом слегка изменил положение,чтобы меньше ощущать боль. Моторы теперь работали тысячи на три оборотов, неменьше, и, пробив палубу, грохотали у него внутри.

– Я, кажется, понимаю, Вилли, – сказал он.

– Черта с два, – сказал Вилли. – Не умеешь тыпонимать тех, кто по-настоящему тебя любит.