Через двенадцать дней Уилтшир был назначен лордом – хранителем личной печати и введен в Тайный совет, став одним из самых активных его членов. Теперь Болейны и их союзники оказывали преобладающее влияние на короля, правительство и суд. Даже Эразм заискивал перед ними: в это время он посвятил Уилтширу комментарий на двадцать третий псалом и отправил свой портрет Генри Норрису. Тем не менее вскоре у Болейнов появился могущественный соперник, который впоследствии покончит с ними.

38

«Сквайр Гарри станет Богом и будет поступать как вздумает!»

Примерно в 1530 году на службу к Генриху поступил работавший прежде на Уолси Томас Кромвель. Один из самых способных министров, какие только бывали у монархов, Кромвель родился около 1485 года в семье кузнеца из Патни. Его сестра Кэтрин вышла замуж за хозяина местной гостиницы Моргана Уильямса, лорд-протектор Оливер Кромвель стал их потомком. В юности Томас Кромвель совершил путешествие в Италию, где узнал многое о банковском деле, познакомился с работами Макиавелли, которым восхищался, и какое-то время служил наемником. Позже он говорил Кранмеру: «Каким головорезом я был в молодости!»1 Вернувшись домой в 1512 году, Кромвель стал вести более размеренную жизнь, занялся адвокатской деятельностью, торговлей, ростовщичеством и сукноделием2. В 1514 году он поступил на службу к Уолси как сборщик податей в архидиоцезе Йорка и проявил себя как очень способный и проницательный человек. С 1523 года Кромвель был членом парламента от Таунтона. Примерно в то же время он помог Уолси упразднить несколько мелких монастырей с целью собрать средства для колледжа Кардинала.

Король оценил способности Уолси в административной и финансовой областях, впечатлившись также его верностью прежнему господину и тем, как он улаживал дела кардинала. Прагматичный, разбиравшийся во многих вопросах, упорный и часто жестокий, Кромвель, как и Уолси, был человеком дела, трудился без устали и обладал управленческими способностями. Король быстро сообразил, что может заполнить брешь, оставшуюся после смещения кардинала, и, несколько раз побеседовав с Кромвелем, назначил его в Тайный совет3. Новый советник «постепенно входил в милость у короля»4, а также стал центром притяжения для тех, кто поддерживал Уолси; с ним тесно сотрудничали Расселл, Хинидж и Пейдж. Кромвель не входил в число служителей Личных покоев, однако благодаря связи с упомянутыми выше людьми находился в лучшем, чем Уолси, положении для руководства партией Личных покоев.

На портретах Кромвель изображен дородным человеком с тяжелым подбородком, маленьким строгим ртом и свинячьими глазками: ни следа сердечности или намека на умение обращаться с людьми. Шапюи отмечал, что во время беседы сдержанный от природы Кромвель оживлялся и выражение его лица менялось. «Он – человек веселый, любезный в речах и великодушный в поступках», – утверждал посол5.

Не получив университетского образования, Кромвель умел говорить на латыни, французском, итальянском, немного на греческом и был достаточно культурным человеком, чтобы держаться на равных с такими людьми, как Кратцер, доктор Баттс и позже – Гольбейн; все они часто обедали в его доме. После смерти в 1527 году супруги, Элизабет Уайкс, Кромвель не женился снова, но, вероятно, имел любовниц. Когда в 1537 году ему пришлось остановиться у Норфолка в Йорке, герцог едко писал, что, «если вы не желаете развлекаться с моей женой», я, мол, могу предоставить вам «молодую женщину с симпатичными, ладными титьками»6. Однако за живой наружностью и внешней обходительностью скрывался расчетливый ум, с холодной отстраненностью отметавший все человеческое, когда дело касалось политических решений. Многие из тех, кто доверял Кромвелю, впоследствии пожалели об этом.

Болейны, не теряя времени, поддержали Кромвеля. Он придерживался схожих религиозных убеждений, а его замечательные способности и растущую власть можно было использовать к собственной выгоде. Что касается Генриха, тот не без оснований рассчитывал, что его новому советнику удастся быстро справиться с Великим делом.

Не приходится сомневаться в том, что мучительные задержки с расторжением брака вкупе с сексуальной неудовлетворенностью, постоянными страхами по поводу наследования престола и пьянящим опытом единоличного правления стали причиной перемен в характере Генриха, проявившихся в то время. Он становился все более подозрительным и так переживал из-за Великого дела, «что не верил ни одному живому человеку»7. Эразм и другие поражались возраставшему сходству короля с его отцом, Генрихом VII, в этом и прочих отношениях.

Ничем не омрачаемая убежденность Генриха в своей правоте делала его невероятно эгоистичным и лицемерным. Лютер метко охарактеризовал английского монарха, сказав: «Сквайр Гарри станет Богом и будет поступать как вздумает!»8 Раньше Генрих проявлял политическую осмотрительность, теперь же был готов действовать своевольно и безжалостно, лишь бы добиться своего. Шапюи тонко заметил: «Если этот король что-то решил, он пойдет до конца»9. К тому же Генрих неуклонно превращался в мастера самообмана, неизменно считая себя образцом рыцарства и добродетели, часто видя людей и события в выгодном для себя свете.

Молодого, идеалистично настроенного гуманиста с передовыми взглядами на сущность королевской власти понемногу сменял эгоистичный, не терпящий возражений тиран. Генрих по-прежнему мог быть дружелюбным и доступным, демонстрировать доброжелательность, когда это было выгодно ему, – к примеру, часто заключая Шапюи в дружеские объятия10, – и обнаруживать чувство юмора, но при этом все чаще представал как законченное воплощение королевской власти: величественный и устрашающий, вызывающий у нижестоящих уважение и боязливый трепет. В те дни его тяжелый нрав стал проявляться все чаще и резче. Генрих хорошо знал, когда следует показывать его, чтобы добиться послушания. Он также не считал нужным скрывать свои чувства: когда он радовался, глаза его сияли, когда он сердился, то багровел, а когда чувствовал себя несчастным, без стеснения вздыхал или даже плакал11. С годами король становился все более сентиментальным.

По мере того как в Генрихе росла тяга к уединенной жизни, в королевских дворцах появлялись все более сложно устроенные комплексы личных покоев. В некоторые резиденции – Хэмптон-корт, Йорк-плейс, Гринвич – можно было попасть по крытым галереям или лестницам прямо от особых водных ворот, дабы король мог переезжать из одного своего жилища в другое, никем не замеченный.

Стремясь отгородиться от окружающих, король больше не желал пользоваться старомодными покоями, предпочитая им такие же апартаменты, какие устраивал для себя Франциск I: все помещения находились на одном уровне и обязательно на втором этаже. Комнаты короля располагались на одной стороне, комнаты королевы – на другой, их личные покои, как правило, соединялись между собой. На каждой стороне имелись сторожевая палата, приемный зал и личные покои со святая святых – тайной комнатой, куда могли