садиться нам подле виллы в тени и ждать, пока вечер наступит?

– А где у нас тень?

– Сзади дома есть, кажется, кустик сирени. Правда, низкорослый. Но удивительно, что и такой вырос на этом подлом песке.

Проба с кустом, однако, не дала результатов. Годовалого ребенка под него еще кое-как можно впихнуть. Но как втиснуть туда взрослого человека, да вдобавок еще двух?

А, знаешь, что? – радостно, вдруг, произнес Леонид. – В расстоянии приблизительно одного километра от нас, я видел, растет одно деревцо. Сосна, что ли. Давай разденемся, раскроем свои дождевые зонтики, зажмуримся и проскользнем туда, когда набежит какая-нибудь тучка. Не сидеть же, в самом деле, в душных комнатах, живя на курорте!

* * *

Что оставалось делать нам при такой эфиопской жаре? Разумеется – страстно желать дождя. И вот дождь, наконец, пошел. На третий или на четвертый день. Сначала появился он во грозе и буре, с громом, с треском, со сверкающими молниями. А затем, проделав все свои электрические упражнения, успокоился, остепенился и стал идти солидно: равномерно, непрерывно.

Дождь лил, океан шлялся взад и вперед, то придвигаясь к дюнам, то отодвигаясь к горизонту. А мы днем сидели под навесом возле виллы, готовили себе пищу на мангале, утирая слезы от дыма, а по вечерам развлекались зажиганием особой усовершенствованной керосиновой лампы.

Она, эта лампа, действительно хитрая шутка. Сначала ее нужно как следует накачать бензином; затем согреть пылающим факелом, опущенным в спирт, а потом, когда факел начинает благоухать паленой ватой, особым рычагом перевести лампу на питание керосином. Для скучающих людей это, как-никак, развлечение. Даже волнующее. При зажигании спиртового факела к потолку поднимается столб огня; лампа шипит, всхлипывает; огненный столб превращается в пирамиду, затем в шар; внутри постепенно что-то начинает гудеть. И, наконец, оглушительный взрыв возвещает, что процедура окончена: накалившаяся сетка издает яркий зеленоватый свет.

– Ты видел в жизни что-нибудь подобное? – зажигая в первый раз лампу, спросил я Леонида, предусмотрительно отодвинувшегося к дверям, чтобы бежать в случае пожара.

– Нет, я филолог, – с выражением тупого ужаса на лице, отвечал Леонид.

* * *

Что оставалось делать после нескольких таких грустных дождливых дней? Естественно, желать ясного неба. И вот небо прояснилось. Сначала облачный покров распоролся в одном месте, затем в другом. Расползлись по швам оставшиеся тучи, засияло солнце.

И подул ветер.

Знаете ли вы, что такое ветер на берегу океана? О, нет, вы не знаете, что такое ветер на берегу океана. А, впрочем, может быть, знаете? Нет, нет, наверно не знаете.

Во всяком случай, это совсем не тот обычный нежный бриз, который дует днем с моря, ночью с суши, и который поэты для рифмования с эфиром называют зефиром. Ветер на океане – это какое-то мистическое невидимое чудовище, пьяному разгулу которого нет предела ни в пространстве, ни во времени. Он может без перерыва дуть день, два, неделю, три недели. И горе тому, кого он облюбовал для своих диких расправ.

Что делается в это время в природе! Только недосягаемое солнце по-прежнему весело ухмыляется сверху своей раскаленной физиономией. Все же остальное в полнейшей панике. Тучи, подобрав юбки и растеряв в головах шпильки, простоволосые, нечесаные, быстро разбегаются в разные стороны, стараясь улизнуть куда-нибудь подальше на материк; чахлые деревья страдальчески извиваются всем своим телом сверху до низу, жалобно машут ветвями, призывая прохожих на помощь, проклиная тот день и час, когда пустили корни в этих краях; Океан, весь покрытый барашками, превращается в гигантского мериноса. И даже дюны, эти огромные массивные дюны, начинают, как будто, приплясывать, искать более удобного пристанища, посылая на разведку гигантские песчаные облака.

– Это что же такое? – удивленно произнес Леонид, приоткрыв дверь и судорожно впившись в нее, чтобы она не захлопнулась.

– Идем, идем, – ответил я. – Не бери только шляпы. В конце концов, нужно же нам погулять!

Мы пошли. С трудом оттолкнув от себя калитку, которая по наущению не желала нас выпускать, вышли мы на улицу, сделали несколько шагов… И остановились. По дороге, торжествуя, улюлюкая, неся песок, взметался кверху, колол лицо, шею, забирался в рот, в нос, за воротник… Точно миллионы иголок вонзались в глаза, в лоб, в щеки, в уши.

– Повернем назад? – услышал я среди рева и свиста, будто где-то далеко прозвучавший жалобный голос.

– Нет, вперед!

Мимо скромных строений поселка, точно вымершего за эти ужасные дни, мы медленно стали пробираться к ресторану. Ресторан этот в нормальное время был от нас в трех минутах ходьбы. Но теперь он казался таким далеким, таким недосягаемым. Точно находился в другом департаменте.

– Стой! – закричал Леонид.

– Что с тобой?

– Меня уносит!

– Куда?

– Туда!

Я сделал по направлению к нему два шага. Протянул руку. Но ветер набросил мне на голову мой пиджак. И когда я с огромным усилием оттащил пиджак вниз, Леонид был уже на значительном расстоянии. Он размахивал руками, будто тощее деревцо своими ветвями, выделывал отчаянные движения ногами, наклонялся, чтобы идти вперед, но в результате шел постепенно назад.

– Ложись и ползи! – повелительно крикнул я.

Выйдя из дома около десяти часов утра, мы пришли, наконец, в ресторан около двенадцати. Хозяин его, как мы уже имели возможность убедиться и раньше, был милейшим человеком, добродушным, словоохотливым. На наш вопрос, долго ли здесь продолжаются подобные ветры, он весело щелкнул языком, с гордостью взглянул на окно, в которое настойчиво стучался песок, и с видом знатока произнес:

– Еще восемь с половиной дней ждать, не меньше, мсье. Окончится в будущий четверг, к вечеру.

Получив эту ужасную справку, мы с грустью вышли из ресторана и решили пробраться за дюны, чтобы взглянуть, что делается с океаном. Но, встреченные ураганным огнем мелких камешков, раковин и водорослей, быстро отступили и направились к своему дому.

На этот раз ветер был попутный, даже весьма. Подгоняемые им, мы неслись вдоль по дороге; панталоны наши хлопали, будто флаги на мачтах; пиджаки вздымались в разные стороны, вытряхивая содержимое карманов. В первый раз нас пронесло мимо калитки метров на двадцать. Но во второй раз, когда мы с трудом вернулись назад и умышленно прошли выше калитки шагов пятьдесят, судьба сжалилась: ветер удачно бросил меня и Леонида на забор нашей виллы, и тут, двигаясь от столба к столбу, мы добрались, наконец, до нашего входа.

– Что же делать теперь? – спросил Леонид, сидя в комнате и уныло глядя в окно на бушующую пустую улицу.

– Зажигай лампу, – сказал я.

– А зачем? Теперь еще два часа.

– Все равно. Зажигай. А потом потушим. И снова зажжем.

* * *

… Сейчас мы уже в другом месте. Удалось, наконец, выбраться. И – странно. Как хорошо теперь вспомнить все это! И величавую синюю гладь океана в ясные дни. И пену вздыбившихся волн в бурное время. И