какой-нибудь коммуне имеется одинокий плюгавый холмик, то он непременно носит поэтическое название – «вершина фей»; если есть где-нибудь скромная речушка, мирно бегущая среди равнины по камешкам, она обязательно имеет свое ущелье – горж[400]; мост через такое дрянцо называется «пон дю дьабль»[401]; озеро возле него, основательно затянутое плесенью, – «лак вер»[402]. А когда составителям проспекта трудно найти хотя что-нибудь для прославления своей местности, они пишут с отчаяния:

«Вид на изумительный открытый горизонт во все стороны. Величественный восход солнца ежедневно. Небывало живительный воздух. Любители малины могут варить варенье в любом количестве для родных и знакомых».

И вполне понятно, что, начитавшись всей этой агитационной литературы, турист уже мало чему верит. Кот д-азюр[403], Кот д-аржан[404], Кот д-емерод[405], Кот д-ор[406]. Сколько драгоценностей! А какой отдать предпочтение? Лазури или золоту? Изумруду или серебру?

Признаться, по правде, когда прочел я в проспекте, посвященном «Мон-Сен-Мишель»[407], что гора эта именуется «Ла мервей де л-Оксидан»[408], у меня тоже возникло сомнение: стоит ли смотреть? Ведь, в Европе в наш век рекламы так легко выдают аттестат чуда всякой посредственности!

И какая приятная неожиданность, когда все же рискнул и поехал. Да, действительно, чудо. Нечто незабываемое, сказочное. Как хорошо, все-таки, иногда быть наивным и верить тому, что люди печатают!

* * *

В глубине залива Сен-Мало, там, где Нормандия граничит с Бретанью, возвышается этот скалистый величественный остров. Уже в шестом веке отшельники соседних лесов строили здесь уединенные кельи. В восьмом веке появилась церковь, небольшой монастырь. С одиннадцатого века стали возводиться постройки большого монастыря; постепенно, в течение последующих веков, над островом поднялись, точно продолжение суровых скал, гигантские стены аббатства и окружающих его укреплений; гора в течение веков росла, тянулась к небу выше и выше; и статуя Михаила Архангела, покровителя острова, увенчала, наконец, всю эту громаду, в которой дерзновение человеческого замысла слилось с суровым безжизненным естеством.

Все это, конечно, создавали когда-то монахи, люди, как известно, опьяненные религиозным опиумом. А в конце просвещенного девятнадцатого века, когда опиум стал пропадать, появились здесь инженеры-позитивисты. Решили они ради удобства современных паломников-туристов соорудить дамбу для соединения острова с материком. И построили эту дамбу наискось, упершись ею в неприступный обрыв. Пришлось, за отсутствием новых ассигнований, к главному входу пристроить добавочные деревянные мостки.

И теперь по этим мосткам, скрипучим, трясущимся, нужно обязательно проходить, чтобы проникнуть в аббатство.

О, великий девятнадцатый век. Как ты отличаешься от варварского средневековья!

Я не буду говорить здесь подробно обо всем, что видел внутри. Изумительны эти величавые своды монастырских «променуаров»[409], эти обширные залы для рыцарей и для гостей. Замечательны внутренние галереи, в которых камень колонн кажется воздушно-кружевным; интересны мрачные крипты, базилики, «кашо», в которых томили преступников.

Гид водил нас около двух часов по всем этажам, кружил среди колонн, таскал по лестницам вверх и вниз, говорил без конца, вспоминая всю историю Бретани, Нормандии с 8-го столетия…

И когда мы, наконец, вышли наружу, все были в полном изнеможении.

У гида уже плохо работали связки: он что-то добавочно шипел в заключение про судьбу когда-то сосланного сюда Барбеса…[410] Но мы, конечно, не слушали. От утомления некоторые позеленели, у некоторых кружилась голова…

Очевидно, таков уж человек по природе. Чрезмерное насыщение чем бы то ни было, даже красотой и величием, всегда грозит ему в результате морской болезнью.

* * *

Впрочем, помимо достопримечательностей средневековой архитектуры, славится гора Сен-Мишель и еще одним чудом, делающим ее особой приманкой для туристов.

Если во время отлива обойти остров по обрывистым склонам, нигде нельзя обнаружить, что здесь вокруг несколько часов назад бушевал океан. Во все стороны тянется серебристый песок, уходящий к слиянию с небом на западе, окаймленный на востоке и юге зеленеющими берегами Нормандии. По этой пустыне текут странные реки, неизвестно где начинающиеся, неизвестно где исчезающие. Недалеко, в нескольких километрах, чернеет, зарывшись в песок, мрачный сосед Сен-Мишеля скалистый остров Томбелен.

Но, вот, проходит установленный солнцем и луной срок. И на северо-западе, далеко, у самого горизонта, показывается над песчаной равниной белая лента. Это идет океан. Он надвигается здесь не так, как в других местах – незаметно, исподволь, волна за волной. Он несется стремительно, бурно, со скоростью, иногда превышающей бег коня. Белая лента быстро растет, приближается, превращается из неясной полоски в сплошной вал пенящихся вод. И слышен уже гул. Доносится рокот, точно где-то родился из небытия водопад. В низменные части песчаного дна стремительно врываются широкие потоки. Они бурлят здесь у скал, соединяются друг с другом, сталкиваются, образуя водовороты. И через час, через два вокруг – сплошное спокойное зеленовато-синее море. Чайки с радостным криком носятся в воздухе, зная, что океан принес им добычу; Томбелен потерял хмурый вид – поблескивая, купается в волнах как гигантский дельфин; более четким становится на севере массив Каролля; ярче, наряднее зелень берегов на востоке и юге.

И Сен-Мишель величаво стоит в этой изумрудной оправе, вздымая к небу скалы и стены, увенчанные крестом и крыльями святого Архангела.

Впрочем, ко всему можно привыкнуть. Казалось бы – не преступно ли, живя здесь, пропустить хотя бы один приход океана? Не взобраться на какое-либо из северных укреплений «рампаров», не приветствовать бегущие к острову волны? А тут живет постоянно около двухсот человек – содержатели гостиниц, магазинов, служащие, рыбаки. И как они равнодушны!

Взглянет хозяин отеля на показавшуюся возле веранды ажурную пену, зевнет и скажет гарсону:

– Морис! Вытряхни крошки со скатерти в воду.

Или увидит старая прачка, что прилив в полном разгаре, и деловито крикнет дочери:

– Мадлен! Пора начинать стирку!

Много лет живут здесь эти люди. И часто ли бывали они на северной стороне острова? С утра до вечера толкутся на узкой извилистой улочке, облепленной магазинами со съестными припасами, с сувенирами. Зазывают прохожих в отели. В свободное время сидят здесь, у входа в свои заведенья, ведут бесконечные разговоры о покупателях, о выручке, о чае вых.

И зимой, и осенью, когда мало гостей, им всем так тоскливо, так скучно. И так горько какая-нибудь молодая девица зальется вдруг слезами, стосковавшись по кинематографу, по «бал-мюзетт»[411], и так искренно, от всего сердца воскликнет:

– О, проклятая жизнь!

* * *

Переночевав здесь, пошел я на рассвете снова смотреть начало прилива. Увы! Уже на второй день я стал до некоторой степени старожилом: опоздал на полчаса.

Однако, южная сторона залива пока еще свободна от воды. Только кое-где появились первые потоки и песок стал влажным, – предвестник близости океана.

Солнце поднялось оранжево-красное, в легкой дымке. Далекие берега тонули в голубоватом тумане. Розовое небо отражалось