рыб. Одежку шьют жильными нитками. Печей во оных нет, и огня не разводят, по тому, что довольно оне теплы и без того: из таких же землянок и бани их состоят, в коих парятся травою и березовыми вениками. Жар в них производят каменьями, нажигаемыми в поварне и в баню приносимыми; жар от них делается весьма великий, и никогда угару не бывает; париться они отменные охотники. Кухня у них общая, в кою двери, или лазеи во круг ее. Впрочем, жизнь их есть разбойническая; кто чаще, больше и удачнее украсть что успеет, тот чрез сие большую похвалу среди своих заслуживает».

Наталья. Они смышлёны, быстро учатся как хорошему, так и плохому. Ты про нападение и про нашу битву с ними писать намерен?

Шелихов. А то как же! Пусть не думают, что нас здесь цветами встречали. И всё же дружелюбие, желание говорить с ними на понятном им языке – вот единственно верный путь. (Продолжает диктовать Наталье.) «…Таковое мое дружеское с ними поведение час от часу привязывало их ко мне более, и они, не зная чем угодить мне, приводили детей своих в аманаты тогда, когда я и не требовал их и когда они не нужны мне были; но я, чтобы не оставлять их в неудовольствии, многих принимал, а других, одарив приличными для них вещами, отпускал. После такой их ко мне привязанности старался я познать их богослужение, они только признают два в мире существа, два Духа: одно доброе, другое злое, присовокупляя об оных нелепости, свойственные их невежеству и дикости. Видя сие, сделал я попытку рассказать им сколько можно простое и внятное о христианском законе, а как увидел величайшее их в том любопытство, то начал я любопытствующим в свободные часы преподавать точное понятие о нашем законе и до истинного доводить пути, чем и зажег их сердца; словом, еще до выезда моего сделал я христианами из них сорок человек, кои и крещены были с такими обрядами, какие позволяются без священника». Записала? Молодец! По приезду в Иркутск, я буду просить правительство направить сюда духовную миссию. Но не могу же я быть купцом и батюшкой в одном лице. Надо приобщить диких к нашей Христовой вере и донести, что Бог есть любовь.

Наталья. Любовь? Для диких это сложно. Даже для меня. Женщин здесь почти нет. Промысловики звереют.

Шелихов. Они таки же люди. Надо токмо в глубь землицы этой пройти, а для того скотинку сюда завести: коров, коз, лошадей. Травы здесь много. Пусть пасутся и размножаются. Их раздобыть Александр Андреевич Баранов поможет, наменяет у чукотских людишек.

Наталья. Я к нему давно присматриваюсь.

Шелихов. Крепкий и толковый муж. Сам родом он с Каргополя. Я ево хочу сосватать сюда управляющим делами Американской компании вместо Самойлы. Лексееч постарел. Тут нужен человек расторопный, деятельный. А ешо, Наташа, задумал я экспедицию вдоль материка в Калифорнию, тысячу байдар с алеутами под охраной двух кораблей.

Наталья. Это ж далеко! Да и люди недовольны. Одёжка поизносилась, хвори одолевают. Надо всё продумать и подготовить. Хочу сказать, не все за тобой в эту Калиформию поплывут. Разговор тут я слышала Пьяных с Мутиным. Ругаются, ворчат.

Шелихов. А-а-а! Это те, кого нам Ласточкин подсунул? Ничё! Я им быстро глотку заткну.

Действие пятое

Вокруг стола сидят на лавках Шелихов, Самойлов. К Шелихову подходит промысловик Прохор Пьяных и смотрит на купца. В дверях столпились другие промысловики.

Шелихов. Прохор! Напился, так иди проспись!

Пьяных. Мы пришли поговорить! Не хошь по-хорошему, будем по-плохому.

Шелихов. Иди проспись, потом поговорим.

Пьяных. Нет, мы хотим счас!

Шелихов. Пшол вон, не то плетью огрею! (Машет рукой в сторону собравшихся промысловиков.) И вы тоже валите отсель.

Самойлов. Ты это напрасно, Григорий Иваныч! Хотим – погудки слухаем, хотим – разговоры ведём, а тебе не нравится – уйди в свою избу.

Шелихов. Вот как ты хозяину ответствуешь, Константин Лексеич! Вместо порядка, добронравия…

Самойлов. Я тебе здесь не урядник, тут все люди вольные. Ты бы лучше, Григорий Иваныч, мужикам сказал, до какого времени мы тут за мягкой рухлядью гоняться будем?

(И сразу как плотину прорвало: зверобои вскочили на ноги и, перебивая друг друга, зашумели, загалдели.)

Пьяных. Иваныч! Срок кабальным вышел! Да и запас огневой кончился! А приварок словно на воробья выдаётся!

Шелихов. Вот сходим в Калифорнию и пойдём в Охотск. Не пустые, а с полными трюмами. Там, по слухам, водится золото и уголь. Рухлядь скоро закончится, а золото и уголь всегда будут в цене.

Пьяных. Туда сходить, ещё полгода пройдёт. Наш терпёж кончился. Вот чё скажу я тебе, Иваныч. Мы счас выбьем клинья и спустим корабли на воду! Нашёл чем заманить – углём и золотом! На Луне, наверное, тож золото имеется. Токо попробуй достань его!

Мутин. Даже Пашка Ласточкин нас мордой в грязь не тыкал!

Шелихов. Слушайте меня, горлопаны ярыжные! В сентябре на Охотск «Святителей» снаряжаю, двадцать человек пойдёт, остальные со мной до будущего года останутся, пока вернутся «Святители» с запасами.

Пьяных. Кто тебе сказал, что найдутся дураки остаться? Ты нас со свету изжить вознамерился, да не таковские мы! Мы у тебя вырвем лапы загребущие, купеческие!

(«Эй, наддай! Прощупаем, из какого он теста!» – взревели зверобои. Кое-кто выставил перед собой тяжёлые мушкеты, а кто-то и нож выхватил из-за голенища.)

(В избу вошла Наталья.)

Наталья. О чём тутока товарищи походные расшумелись? Кто это в гости с мушкетами и ножами ходит? А ну, живо спрячьте!

Мутин. Матушка, хоть ты нас послухай! Сама видела, живьём гниём в этой сырости. Солнца не видим. Зубы вываливаются. Цынга началась.

Шелихов. От цынги надо пить свежую кровь тюленей и моржей.

Мутин. Я тутока гляжу, нашу кровь готовы пить. И за что? Вдолби ему, плыть надо не в Камильформию, а в Охотск.

Наталья. А кто вам сказал, что прямо сейчас мы поднимем паруса и пойдём в Калифорнию?

Пьяных. А чаво он плёткой махать начал! У нас на плётку кой-чаво другое найдётся.

Наталья. Чего разорались?! Я с вами здесь с самого начала. И все мы вместе терпели сырость. Поперёк воли не пойдём. И ломать вас через колено не будем.

Шелихов. Это чего ты тут несёшь?

Наталья. Помолчи, Гриша!

(Наталья властно положила ладонь на плечо мужа.

И тут за спиной Натальи появилась атлетическая фигура Ка-тылы. Медно-красное лицо индейца, испещрённое свирепой голубой татуировкой, выражало решимость. В одной руке он держал копьё, в другой топор.

Зверобои помнили,