хотя были и более квалифицированные медсестры. Единственное, что ее огорчало, так это то, что приходилось убивать немцев, а не русских или поляков. Анна Катченка, уроженка Вены, из семьи социалистов, никогда не была членом нацистских организаций, но после развода с мужем-евреем вступила в интимную связь с врачом-нацистом. Психиатрическая экспертиза на послевоенном суде признала ее слабовольной и легко внушаемой. Медсестры вообще не прекословили врачам — такова была традиция. Программа Т4 чем-то напоминала эксперименты Милгрэма (описаны в первой главе). Непререкаемый авторитет медицинской науки, подкрепленный авторитетом врача в белом халате, вынуждал персонал низшего ранга становиться убийцами.

Вначале это даже не рассматривалось как убийство. Программа эвтаназии отбирала «безнадежных больных», для которых «милосердная смерть» стала бы «облегчением». Согласие на эвтаназию давали и семьи. Исполнители свыклись и с новой работой, и с денежными премиями за нее. Дик де Милдт (De Mildt, 1996) обращает внимание на их карьеризм. Саул Фридландер (Friedländer, 1995: 187) считает, что исполнители были «заурядными людьми с полным отсутствием воображения», жившими «филистерской» жизнью. В то же время Майкл Берлей (Burleigh, 1994: 125) утверждает, что «тех, в чьих руках был шприц, тщательно отбирали по таким критериям, как жестокость и идеологическая лояльность». Эти взаимоисключающие оценки вполне справедливы, поскольку среди исполнителей были люди самых разных психологических типов и мотиваций, и все они были связаны служебной дисциплиной и корпоративной солидарностью. Иерархия поддерживалась нацистской властью и медицинской традицией, солидарность обеспечивалась одной профессией, а быт, нравы и социальную атмосферу определяли «испытанные бойцы» (старые нацисты).

Когда программа Т4 выродилась в рутинное убийство всех больных, научная респектабельность была выброшена вон за ненадобностью. Врачи, медсестры, санитары, водители, истопники, секретарши занимались серийными убийствами и подделкой историй болезни. Врачей старой школы чаще посещали сомнения, чем тех, кто впитал нацизм с молоком матери. Но уколы совести заглушались привычной рутинной работой, корпоративной солидарностью, стремительными карьерами и верностью режиму. На судах обвиняемые заявляли, что они подчинялись официальным приказам, даже если они были отталкивающими и несправедливыми: «Я делал свое дело как немецкий служащий, и Бог мне судья». Чтобы не скатиться в бездну морального падения, этим людям был нужен другой источник социальной идентичности или другая идеология. Ни того, ни другого не было: нацизм подмял под себя и профессиональную, и социальную жизнь в Германии.

Когда в 1941 г. программа эвтаназии была официально прекращена, она, тем не менее, продолжилась тайно: в газовых камерах уничтожали умственно отсталых, военнопленных, политических противников режима, и это продолжалось всю войну. 97 человек из программы Т4 впоследствии нашли себе работу в «Акции Рейнхардт» — лагерях уничтожения Белжец, Собибор и Треблинка. Их выбрали за лояльность и опытность; люди с такой квалификацией могли научить многому новичков на поприще массового уничтожения. Лагеря смерти оказались в надежных руках.

В моей выборке нацистских преступников 67 человек служили в лагерях «Акции Рейнхардт». Две трети были задействованы в программе Т4. 31 были нацистами со стажем, тоже участвовавшими в Т4, и еще 11 человек были и нацистами-ветеранами, и убийцами по программе эвтаназии, и лагерными охранниками или членами айнзацгрупп. Только трое были обычными призывниками. Берлей (Burleigh, 1994: 232) лаконично характеризует их как «патологических психопатов». Высокую должность занимал Дитрих Адлере из Шлезвиг-Голштейна, сын прокурора, погибшего на войне. Он вступил в нацистскую партию в 1932 г., когда ему было 22 года. Воспользовавшись семейными связями, он получил назначение в программу Т4. Этот нацист не обнаружил признаков раскаяния даже после 1945 г. Он заявил, что персонал Т4 мог отказаться от перевода в лагеря смерти, ибо все знали, что им придется массово уничтожать евреев: «Их попросили, но у них был выбор». Адлере не скрывал своего антисемитизма: «Пресса, банки, бизнес — все в Берлине было в руках евреев. Это несправедливо. Хоть в чем-то должны были проявить себя и немцы» (Sereny, 1974: 60–90, 225–226).

Немцы «проявляли себя» на протяжении всей войны. Отслуживших в польских лагерях смерти переводили на новую, столь же кровавую работу — лагеря в Италии и Триесте.

Кристиан Вирт, «беспощадный христианин», отличался необычной для штурмбанфюрера СС грубостью и вульгарностью. Он был назначен комиссаром программы по эвтаназии, затем курировал лагеря смерти в Польше. Он ужасал даже своих коллег. Франц Штангль, комендант концлагеря Треблинка, терпеть не мог Вирта за его издевательства над теми, кто «распускал сентиментальные слюни» по поводу эвтаназии. «Меня тошнит от этих слабаков, — заявлял Вирт. — Мы просто освобождаемся от лишних ртов». Однажды Вирт приехал, чтобы выяснить причины задержки с монтажом газовых печей в Собиборе. Он наорал на Штангля и его подчиненных за несоблюдение графика. Нужно было немедленно убить всех нетрудоспособных евреев: «Если вам это не нравится, исчезнете. Но под землей, не на земле». Когда ему сказали, что газовые камеры еще не вполне готовы, он ответил: «Опробуем их на этих 25 еврейских работягах, впихните их туда». Евреев загнали в камеру и газировали. При этом Вирт страшно разгневался из-за того, что двери не закрывались герметично. Эйхман содрогался, когда Вирт «на его чудовищном немецком кричал, что надо удушить газом всех евреев». Узники лагеря рассказывали, что его боялись все эсесовцы. Жена Дитриха Аллерса, тоже работавшая в программе Т4, описывала Вирта как «вульгарного, ужасного человека, беспощадного к своим подчиненным». Сам Аллерс считал, что Вирт был просто неотесанным вюртембержцем, «грубым, крикливым, с нелепыми жестами», но при этом «хорошим солдатом», выбранным на свой пост «за то, что он был надежным и непреклонным». Он действительно таким был. Увешанный наградами унтер-офицер Первой мировой войны, старый нацист, гестаповский офицер, привлеченный к суду за зверства штутгартским ландтагом. Но что интересно, впоследствии, ревизуя трудовые лагеря, он увеличивал пайки и улучшал условия труда заключенных. И если не считать хамских манер, чем он был хуже корректного Эйхмана и осторожного Штангля? Чудовищный Вирт привлек к себе пристальное внимание историков (напр., Arad, 1987: 182–184; Goldhagen, 1996: 305–306; Sereny, 1974: 54, 80, 97, 110; Wistrich, 1982: 341–342).

Ирмфрид Эберль был первым комендантом Треблинки. Член нацистской партии с 1931 г., профессиональный боевик времен нацистского подполья в Австрии, муж столь же ярой нацистки, он как медик принимал участие в программе Т4. Незадачливый комендант лагеря не распорядился убрать трупы, валявшиеся вокруг Треблинки, за что был отстранен от должности. На посту коменданта его заменил Франц Штангль, еще один участник программы эвтаназии. Вслед за ним пришел Франц Рейхлейтнер, кадровый офицер полиции и ветеран НСДАП. Этих трех австрийцев, как самых надежных, выбрал сам Вирт, он знал их лично. Штангль был талантливым управленцем. Его отец, бывший солдат, бил смертным боем своих