После моей инаугурации Денис Макдоноу, мой старший сотрудник по внешней политике в предвыборной кампании и будущий глава отдела стратегических коммуникаций Совета национальной безопасности, настоял на том, чтобы я выкроил тридцать минут для того, что он считал первостепенным приоритетом.

"Мы должны убедиться, что вы сможете правильно отдать честь".

Сам Денис никогда не служил в армии, хотя в его движениях чувствовался порядок, продуманность и сосредоточенность, что заставляло некоторых людей предполагать, что он служил. Высокий и угловатый, с выступающей челюстью, глубоко посаженными глазами и седеющими волосами, которые делали его старше своих тридцати девяти лет, он вырос в маленьком городке Стиллуотер, штат Миннесота, один из одиннадцати детей в семье ирландских католиков из рабочего класса. После окончания колледжа он путешествовал по Латинской Америке, преподавал в средней школе в Белизе, вернулся, чтобы получить степень магистра в области международных отношений, и работал на Тома Дэшла, который в то время был лидером демократов в Сенате. В 2007 году мы наняли Дениса в качестве сотрудника по внешней политике в моем офисе в Сенате, и в ходе кампании Денис брал на себя все больше и больше ответственности — помогал мне готовиться к дебатам, составлял информационные бюллетени, организовывал каждый аспект моего предвыборного зарубежного турне и бесконечно препирался с разъездным корпусом прессы.

Даже в команде, полной личностей типа А, Денис выделялся. Он потел над деталями, добровольно брался за самые трудные и неблагодарные задания, и его невозможно было переутомить: Во время кампании в Айове он тратил все свободное время на агитацию от двери к двери, а после особенно сильной бури, как известно, разгребал снег для людей, надеясь убедить их принять участие в голосовании за меня. То же пренебрежение к собственному физическому здоровью, которое помогло ему попасть в футбольную команду колледжа в качестве низкорослого защитника, могло привести к проблемам — в Белом доме мне однажды пришлось приказать ему уйти домой, узнав, что он работал двенадцать часов подряд с приступом гриппа. Я начал подозревать религиозный аспект в этой интенсивности, и хотя иконоборческая жилка (а также обожание своей жены Кари) заставляла его избегать воротничка, он подходил к своей работе и как к форме служения, и как к самоотречению.

Теперь, в рамках своих добрых дел на земле, Денис взял на себя обязанность подготовить меня к моему первому дню в качестве главнокомандующего. Накануне инаугурации он пригласил двух военных — в том числе Мэтта Флавина, молодого ветерана ВМС, который будет работать в Белом доме сотрудником по делам ветеранов, — в переходный офис, чтобы подготовить меня к работе. Они начали с того, что показали мне кучу фотографий предыдущих президентских приветствий, которые не прошли проверку — слабые запястья, скрюченные пальцы, Джордж Буш-младший, пытающийся отдать честь, неся под мышкой свою собаку. Затем они оценили мою собственную форму, которая, очевидно, была не самой лучшей.

"Локоть чуть дальше, сэр", — сказал один.

"Пальцы крепче, сэр", — сказал другой. "Кончики должны быть прямо у бровей".

Однако через двадцать минут или около того мои наставники выглядели довольными. Когда они ушли, я повернулась к Денису.

"Есть еще что-нибудь, из-за чего ты нервничаешь?" поддразнила я.

Денис неубедительно покачал головой. "Не нервничаю, господин избранный президент. Просто хочу, чтобы мы были готовы".

"Для чего?"

Денис улыбнулся. "За все".

Самая важная задача президента — обеспечить безопасность американского народа. В зависимости от ваших политических пристрастий и избирательного мандата, вы можете испытывать жгучее желание исправить государственное образование или восстановить молитву в школах, повысить минимальную заработную плату или сломить власть профсоюзов государственного сектора. Но независимо от того, республиканец вы или демократ, единственное, на чем должен зацикливаться каждый президент, источник хронического, неослабевающего напряжения, которое зарождается глубоко внутри вас с момента вашего избрания, — это осознание того, что все зависят от вас, чтобы защитить их.

То, как вы подойдете к решению этой задачи, зависит от того, как вы определите угрозы, с которыми сталкивается страна. Чего мы боимся больше всего? Возможности ядерного нападения со стороны России или того, что бюрократический просчет или сбой в программном обеспечении по ошибке запустит одну из наших боеголовок? Может быть, какой-нибудь фанатик взорвет себя в метро или правительство под предлогом защиты от фанатиков прослушает вашу электронную почту? Это нехватка газа, вызванная перебоями в поставках нефти из-за рубежа, или повышение уровня океанов и поджаривание планеты? Это семья иммигрантов, пробирающаяся через реку в поисках лучшей жизни, или пандемическая болезнь, вызванная бедностью и отсутствием государственных услуг в бедной стране за рубежом, незаметно проникающая в наши дома?

На протяжении большей части двадцатого века для большинства американцев вопрос о том, что и зачем нужно для национальной обороны, казался довольно простым. Мы жили с возможностью нападения со стороны другой великой державы, или быть втянутыми в конфликт между великими державами, или иметь жизненно важные интересы Америки — по определению мудрых людей в Вашингтоне — под угрозой со стороны какого-либо иностранного игрока. После Второй мировой войны были Советский Союз, коммунистический Китай и их (реальные или мнимые) посредники, якобы стремящиеся к мировому господству и угрожающие нашему образу жизни. Затем появились террористические атаки, исходящие с Ближнего Востока, сначала на периферии нашего видения, пугающие, но преодолимые, пока всего через несколько месяцев в новом веке вид разрушающихся в пыль башен-близнецов не заставил проявиться наши худшие опасения.

Я вырос, и многие из этих страхов отпечатались во мне. На Гавайях я знал семьи, которые потеряли своих близких в Перл-Харборе. Мой дед, его брат и брат моей бабушки воевали во Второй мировой войне. Меня воспитывали в убеждении, что ядерная война — это вполне реальная возможность. В начальной школе я смотрел репортажи о том, как олимпийских спортсменов убивали люди в масках в Мюнхене; в колледже я слушал Теда Коппела, который называл количество дней, в течение которых американцев держали в заложниках в Иране. Слишком молодой, чтобы не понаслышке знать о муках Вьетнама, я был свидетелем только чести и сдержанности наших военнослужащих во время войны в Персидском заливе, и, как большинство американцев, я считал наши военные операции в Афганистане после 11 сентября необходимыми и справедливыми.

Но во мне также закрепился другой набор историй — разных, хотя и не противоречащих друг другу — о том, что Америка значит для тех, кто живет за ее пределами, о символической силе