театральный реквизит, примитивные для своего времени доспехи, романтизированные линчеватели, рыцари, деревья, но не древесина, энтузиасты, не спускающиеся ниже тысячи метров над лугом, безмолвие, те, кому скоро крышка, Исикава Гоэмон, пропитанный борьбой свежий воздух.

[251] «Как добиваться аудиенций исподволь» (нем.).

[250] «Как добиваться аудиенций вероломно» (нем.).

[249] «Как провести переговоры с меценатом в подземелье, чтобы он этого не понял» (нем.).

[248] «По стрелкам» (нем.).

[247] Шоколадные шарики (нем.).

[246] Зд.: на лобке (нем.).

[245] Стойкое ощущение (нем.).

[244] Букв.: светотень (ит.).

[260] «Сравнительный анализ трёх основных метрических систем» (нем.).

[259] «Как укрепить мускулы предплечий» (нем.).

[258] «Как завоёвывать симпатии католических миссий» (нем.).

[257] «Что в настоящий момент доподлинно известно об острове Куба» (нем.).

[256] «Как добиваться аудиенции в колониях» (нем.).

[255] «Как добиваться аудиенции там, где ты знаешь, что можешь её добиться и слишком самоуверен» (нем.).

[254] «Как добиваться аудиенции в Испании» (нем.).

[253] «Как не явиться на аудиенцию, чтобы это не обидело мецената» (нем.).

[252] «Как устроить аудиенцию, не зная имени мецената» (нем.).

Глава двенадцатая

Великий трек

Тропа давно кончилась, теперь шубы на кустах и кромка затона вели его. Слева начался полуостров, среди деревьев виднелись костры. Тонкий слой снега поверх листвы увеличивал трение, приходилось восстанавливать равновесие, ровно дышать. Кислородный голод, нездоровое блаженство, сигналы в голове, попытки унять страх перед тем, что впереди. Когда начались кальсоны и кринолины, он перешёл на джоггинг, лицо уже всё исхлёстано — тот самый контрапункт спорта, тайны, смерти и природы. Хоть все военные кампании развернулись далеко отсюда, это как пауза в них, не передышка, а просто все застыли, кто где был, пар дыхания тоже и сам ноябрь в центральной России, свободна осталась лишь локомоция в посадке, в глухом парке в низине, на извилистых берегах Тускори. Эта интервальная циклическая тренировка превращала педиплен в крутящийся базис, он часто дышал на месте, унимал сердцебиение громадными вдохами, почва под ним проматывалась на валиках денудации, одни и те же деревья неслись то с зелёными кронами, то с красными, то обглоданные пни, то сгоревшие остовы, то горящие, с последним промельком разряда, земля то в воронках, то сплошь в мертвецах, то в мизодендруме по пояс, то в подсолнухах, ручей в месте выхода низвергался водопадом, шубы ветшали, сатин весь истерзан дождями, рваные паруса полоскались по ветру. Он схватился за бока и пошёл быстрым шагом, потом опять побежал. Солнце над ним летало по радуге, красное-жёлтое-белое-жёлтое-красное, перед фонарём вертелась лента из цветной бумаги, пустыня, эоловые столбы, мегаполисы будущего, камерная музыка из неизвестного источника, пещера. Его тренировка начиналась с разминки, но заминкой не заканчивалась.

Мысли монаха затуманились — приходилось принимать решение без предупреждения. Когда Л.К. оказался на расстоянии вытянутой руки, попытался схватить, он увернулся, направив своё движение в сторону училища, он бросился за ним. Бежать приходилось по снегу, его чистили не очень-то охотно, очевидно, полагая, что послал Господь, так здесь думали даже о лопухе в тенистом углу, надо ли говорить о том, что падало с неба; двигаться было тяжело, это напоминало бег по песку, и если бы он в своё время не совершил множество разминок по речным пляжам, может, тот бы его и настиг. Упорно висел на хвосте, отрывисто дыша. Обогнув училище, он свернул в переулок, ко входу в подземелье, теперь открытому. Он поздно сообразил, поняв своё положение, отчаянно взвыл. Л.К. было хотел напомнить о полученном запрете, но потом решил, что это будет излишне оскорбительно для его ума. Сбежал на девять ступеней, убедился, что тот смотрит (злобно и растерянно), но вниз не идёт.

Ступени врубались в каменный коридор, освещённый факелами. Неясные бормотания доносились с обеих сторон. Он прислушался, встал лицом к лестнице, оттопырил рукой левое ухо.

— Бадб, Бадб, Бадб. Истончившийся прокуратор. Иже еси на небеси. Сей факел чадит мне в зраки. Отворите кровь, коли веруете. Здесь вам не Масличная гора и не Афон, старцев не потерплю. Кругом валаамские шпионы и агенты королевы, помните об этом, дети мои.

Настроился вправо.

— Страшно?

— Боязно.

— Думал, ладана понюхаешь, миррой запьёшь и всё?

— Думал, ещё кагора дадут.

— А почему, согласно ономастике, Мария Магдалина — мироносица, а Мария Клеопова — нет?

— Да потому что её Клеопа ёб.

— Ты про ономастику настоятелю скажи, хорошее слово, он тебя в иеромонахи пострижёт.

— А почему наш настоятель похож на существо из-под ворот на фреске Бонайути?

— А как быть, когда тебе скажут заголяться, рясу сразу за подол снимать, или сначала капюшон отбросить?

— А почему у нас полиптих — это складень, а у католиков — опись имущества?

— На то они и католики, сам рассуди.

— А сколько фрикций можно сделать?

— А настоятель знает, что Позвизду из Святой Екатерины пишут?

Снова налево.

— Да не пихайся ты. Что за отчаянная правдивость, это тебе не Пятикнижие. Что? Моисей? Да он же, когда жил у фараона, водил дела с минойскими ростовщиками. Какое мне дело до Моисея? И не перелей крови, Жаклин соскользнёт.

К пяти пополуночи он ступил в подвал лечебницы. Наверх вели каменные ступени, возрастом сильно за семьсот. Сыщик взошёл по ним и оказался у двери. Трижды брал её приступом, перепробовав половину отмычек, в результате отворил. Он стоял в коридоре дома, пока всё ещё ниже уровня земной поверхности. Здание было погружено в сон, но не вполне, как быстро определил сыщик. Кто-то, трое или четверо, пятеро, двое точно в одном помещении, не спали. Один из них — молочник, всего лишь поднялся на службу. Кто остальные, неизвестно, всплыв в жилые пределы, он не без помощи воронки — символа его первого расследования — начал различать обрывки разговора.

— Убери свои ноги, ничтожество, я так и вижу то, что от них исходит.

— Всё из-за этих круглых, я здесь ни при чём.

— Есть хочу, да, да, надоело держать в себе, и я не держу, такое впечатление, что я один хожу на терапию.

— Да доктор и теперь не спит, я был там и видел свет. В коридорах колотун, и я слышал, что дрова кончаются, а новых не привозят. Да, теперь я почти уверен, виновен тот идиот. Он, как видно, не то ляпнул полицианту, что за нами надзирает, или налил ему скисшего молока.

В пристройке горел свет, он подкрался к окну, увидел двоих. Хозяина, тот, по большей части разоблачённый, возился с переливанием молока. Второй в ветхом пальто прочищал револьвер. Вставил патрон, ни слова не говоря, проследовал к двери.