Не нравился Визенталю и единоличный стиль руководства Хайера. «Ты, – писал он Хайеру, – определяешь политику педагогическую и исследовательскую, занимаешься отношениями с другими организациями, руководишь музеем, библиотекой, борьбой с антисемитизмом, связями с политическими структурами США. Эта ситуация совершенно невозможная, потому что один человек не может делать всего».

Также он упрекал Хайера за то, что тот придавал слишком большое значение пиару. «Проекты, связанные со СМИ, – писал он, – могут быть дополнением к основной деятельности, но нельзя допускать, чтобы они вытесняли главную функцию Центра: служить местом для серьезного и глубокого исследования. Нам нельзя прыгать от одного проекта к другому, как партизанам, стреляющим по врагу то здесь, то там. Надо действовать в соответствии с генеральным планом».

Однажды Визенталю привезли из лос-анджелесского Центра брошюру, где излагалась его биография, и его разозлило, что перед публикацией никто не показал ему текста и в нем не было полного списка его почетных званий.

Когда он получил краткое содержание фильма, над которым работал Хайер, то велел переписать сценарий заново. Хайер был в шоке. Сценарий написал Мартин Гилберт[16], а закадровый текст согласился читать Орсон Уэллс. Однако Визенталь считал, что в сценарии слишком много обнаженных женских трупов, слишком мало светских евреев и «слишком много бородачей»[17]. Документальный фильм о Холокосте, продюсированный Артуром Коном (который, в отличие от Хайера, все советы Визенталя учел), был, по его мнению, намного лучше. Этот фильм, писал Визенталь, уже показывают в тысячах кинотеатров, и его производство обошлось дешевле, а тот факт, что он не получил «Оскара», значения не имеет.

Впрочем, он был способен простить Хайеру его недостатки как продюсера и однажды даже признал, что фильм хороший. Однако он не мог простить Хайера за то, что тот начал претендовать на звание «верховного морального авторитета».

В начале 1981 года канцлер ФРГ Шмидт собирался поехать в Саудовскую Аравию, чтобы заключить сделку о продаже немецких танков, и Хайер опубликовал в связи с этим заявление, где употреблялись весьма резкие выражения. Визенталь оскорбился. Если уж, считал он, такое заявление и нужно было делать вообще, то его должен был сделать он, а не директор лос-анджелесского Центра.

Кроме того, Хайер опубликовал несколько статей, в которых увязывал отношение арабов к Израилю с нацистским антисемитизмом, и выступил с эмоциональными заявлениями, направленными против Ясира Арафата. Позиция Визенталя по этим вопросам была аналогичной, но он боялся, что Хайер может вытеснить его из «света прожекторов». Он чувствовал себя птицей в золотой клетке. Американский Центр, носивший его имя, превратился в Голема, восставшего против своего создателя.

В марте 1984 года Хайер уведомил Визенталя, что лос-анджелесский Центр собирается вручить президенту Франции Франсуа Миттерану почетную медаль, что с канцелярией Миттерана все уже обговорено и что возглавлять делегацию должен Визенталь. Но поскольку попросить об этом Визенталя заранее никто не удосужился и даже дату мероприятия назначили без согласования с ним, он пришел в ярость. «Как человеку, живущему в Европе, – писал он Хайеру, – мне кое-что известно о том, как Миттеран относится к Израилю, и я знаком с его взглядами на еврейский вопрос». Кроме того, он считал, что будет некрасиво, если он вручит президенту медаль, носящую его собственное имя. «Я, – предложил он Хайеру, – могу написать Миттерану письмо».

Но больше всего Визенталь разозлился, когда газеты сообщили, что в планы Центра в Лос-Анджелесе входит, помимо всего прочего, поиск нацистских преступников. «Видимо, вы думаете, что мы тут в Вене ничего не знаем», – написал он Хайеру. «Я не хочу слышать слова “охотник за нацистами раввин Авраам Купер из Центра Симона Визенталя”», – написал он еще через несколько недель.

По мере того как шли годы, его письма становились все более и более личностными, горькими, болезненными и враждебными. «Мои сотрудники в Вене говорят, что мои отношения с Центром [в Лос-Анджелесе] такие, словно я уже умер, и что Центр только эксплуатирует мое имя», – писал он Хайеру в 1984 году, а еще через два года написал ему следующее: «От меня тебе больше никакой пользы нет. Единственное, что тебе нужно, – это мое имя».

В конечном счете Хайер перестал называть свой центр Центром изучения Холокоста имени Симона Визенталя и стал именовать его просто Центром Симона Визенталя. Он хотел подчеркнуть тем самым, что его Центр – это не просто научно-исследовательский институт истории Холокоста, но еще и штаб борьбы с антисемитизмом и другими формами расизма. Это Визенталя тоже злило, потому что люди начали спрашивать его, а чем, собственно, американский Центр занимается. «Должен тебе сказать, – писал он Хайеру, – что развитие событий в последние несколько лет удовольствия мне не доставляет». Наносили, по его мнению, ущерб его репутации и ссоры Хайера с руководителями американских еврейских организаций, которые лос-анджелесскому раввину завидовали.

Чтобы поддерживать отношения с Визенталем, Хайеру требовалось невероятное терпение, умение психологически маневрировать и дипломатические способности, но терять Визенталя ему было ни в коем случае нельзя. «Прежде всего, Саймон, – писал он Визенталю, – важно, чтобы ты понял, что мы оба хотим абсолютно одного и того же. Мы хотим, чтобы Центр Симона Визенталя стал ведущей организацией в своей области и вечным памятником делу твоей жизни». Однако большинство писем Визенталя он оставлял без ответа и вместо этого перезванивал ему на домашний телефон. Иногда он звонил каждый день, по вечерам. Их разговоры продолжались зачастую по полчаса и более, и обычно ему удавалось Визенталя успокоить.

В 1987 году Визенталь написал одному из своих корреспондентов, что в целом его мнение о Центре в Лос-Анджелесе позитивное, и что «если бы сегодня они снова попросили разрешения дать [Центру] мое имя, я бы снова сказал “да”». И действительно, вряд ли можно было придумать более достойный способ увековечить дело его жизни и его взгляды. Однако Визенталю с его венской ментальностью было трудно привыкнуть к броскому мультимедийному стилю лос-анджелеского Центра и голливудоподобному музею толерантности, открывшемуся рядом с ним. Он представлял себе учреждение более академическое и предлагал провести, в частности, углубленное исследование проводившихся нацистами медицинских экспериментов. Тем не менее с идеологической точки зрения и Центр, и музей хорошо согласовывались с его собственными взглядами, поскольку Холокост интерпретировался там в терминах универсального неоконсервативного мировоззрения, включавшего в себя защиту закона и порядка, противодействие исламскому фундаментализму, укрепление еврейской самоидентичности в Америке и поддержку Израиля. Тем не менее всего этого было недостаточно, и уязвленное самолюбие Визенталя продолжало причинять ему беспокойство.

Незадолго до своего 85-летия Визенталь узнал, что Центр в Лос-Анджелесе взял под свое покровительство одну странную авантюру (цель которой состояла в том, чтобы разоблачить деятельность неонацистских организаций), оказав помощь некоему Ярону Свораю, которого именовали «израильским журналистом». Сворай утверждал, что проник в одну из немецких неонацистских организаций, и написанный им отчет получил широкую известность[18]. Визенталь, посвятивший борьбе с неонацизмом многие годы, прочел об этом в газете, и, по его мнению, это было непростительно. «Я больше не могу терпеть такое пренебрежительное отношение ко мне», – написал он Хайеру. Пока продолжалось создание музея, он старался сдерживаться, чтобы не повредить проекту, «но теперь, – писал он, – мое терпение иссякло. И виноват в этом только ты, раввин Хайер!».