который отражает макрокосм. Наш мир представляет собой просто зеркало, в котором отражается макрокосм, который более или менее точно можно идентифицировать с Бытием как таковым с большой буквы. Но это отражение имеет как бы двойственный характер: если вы видели, как при множественном источнике света располагаются тени от предмета, то видели, что есть чёрная густая тень, а есть тень расплывчатая.

Макрокосм отбрасывает на зеркало нашего мира две наиболее важные нам тени, – больше двух, но нас интересуют две тени: это человек как таковой, то есть «физическое лицо», и общество. Две эти тени, которые представляют собой отражение одного источника, – это проекция одного и того же Бытия, одного и того же макрокосма, но они функционально фундаментально различны. То есть человек физический как микрокосм – это очень двойственная, проблематичная и субъектная вещь, в которой существуют некоторые взвешенности, недоразумения и недоумения, и прежде всего в нём существует безусловная оппозиция среде, то есть в нём существует функция отражения, перцептивная функция.

Что же касается общества, то это Левиафан в чистом виде, это отражение, в котором нет зазора внутри Бытия, нет сбоя, то есть это некое прямое отражение «без души». При этом нужно сказать, что макрокосм как Бытие в целом – это и есть та самая объектная реальность, которую монотеисты называют Сатаной. То есть, естественно, что для всех традиционных языческих метафизик Бытие – это абсолютный позитив: «Бытие есть божественная, интегральная Реальность с большой буквы, у которой нет альтернативы и внутри которой царит красота и гармония».

Но с точки зрения монотеизма – а в этом его как бы парадокс и вызов – красота, гармония и свет, между прочим, это есть атрибуты Сатаны, которые представляют собой необязательно что-то такое отталкивающее, чёрное, страшное потому, что там речь идет об обитателях нижних миров, – отраженной такой частной реальности. А мы говорим о глобальном Бытии – это универсальный, фундаментальный Космос.

И вообще говоря, во всех традиционных метафизиках это Бытие в персонализированном, «божественном», виде имеет вполне звучные имена в истории культуры, в истории религии: Ормузд (Ахурамазда), Озирис или Аполлон. Но для монотеиста это нечто, подлежащее абсолютной борьбе, абсолютному отрицанию, отвержению. И главная коллизия внутри политико-теологической антропологии – это постоянное искушение отождествления Бытия с предметом Откровения. То есть Бытия как предмета созерцания и прямой интеллектуальной интуиции, потому что Бытие содержит в себе, в качестве своей внутренней матрицы, то, что мы называем «мудрость», как всеохватывающую полноту проявленной возможности. Это предмет непосредственной интеллектуальной интуиции. А есть предмет Откровения. Предмет Откровения тоже имеет персонифицированную реализацию, персонифицированное воплощение. И вот, всегда у человека есть искушение смешать то и это.

Проще говоря, фундаментальное различие внутри христианства зиждется на том, отождествляется ли Христос с макрокосмом или он воспринимается как то, что абсолютно противостоит макрокосму, – то есть то, что абсолютно противостоит Бытию. И если он воспринимается как реализация макрокосма, как воплощение макрокосма, как живое Бытие в чистом виде, – это один путь. Если наоборот – то это совершенно другой путь.

И с точки зрения ислама Христос, который является, конечно же, пророком, но не просто пророком, – он стоит особняком, он новый Адам, Мессия, – и в этом отношении его статус совершенно уникальный и особый именно в плане политической антропологии. Потому что если мы говорим с точки зрения вот этой двойственности «человек и общество», какая тут возникает диалектика? Диалектика возникает следующая: в человеке существует некий шанс на спасение, в человеке есть сознание, которое представляет собой именно тот самый предмет, о спасении которого и говорится.

А под сознанием мы понимаем не мысли, не душу, не идентификацию, не память, не некий коллективный или персональный опыт. Под сознанием мы понимаем чисто перцептивный момент свидетельствования здесь и сейчас, то есть уникальную точку безвременья, которая царит в сердце каждого человека; в то время как он смотрит на внешний мир, он понимает, что внешний мир – это не Я, а Я здесь, во временном отсутствии, и этот момент существует сейчас, а потом этого момента больше не будет, как и не было. И вот именно этот момент является предметом спасения, и именно этот момент является ставкой в колоссальной трансцендентной борьбе, «раскалывающей небеса и землю», потому что это борьба между Бытием и сознанием. И Мессия Христос, и все пророки – на стороне сознания, а Бытие в чистом виде и вся система, которая его воспроизводит, отражает, поддерживает, обслуживает и так далее, – на стороне Бытия, и это то, что называется Иблис, Аполлон, Сатана.

И вот здесь мы сталкиваемся с тем, что, с одной стороны, существует человек, у которого есть шанс, который реализуется в крайне уникальных ситуациях, в крайне ограниченной форме, и очень немногие этим шансом могут воспользоваться, – это противостояние этому Левиафану. Левиафан – реальная тень Сатаны на земле.

Но кто борется? Одинокий герой? Нет. У нас же есть слова Мессии, который сказал: «Где двое или трое собраны во имя мое, там и я». А что значит «двое или трое во имя мое»? Здесь мы подходим к самой «тайне легитимности». Откуда берется легитимность? У язычников понятно: это санкция Бытия, это то, что идет по прямому осевому световому каналу, это энергии нисходящего порядка, которые проявляются, проецируются в виде микрокосма, ставшего образцовым воплощением Бытия здесь, на земле. То есть фараон, кесарь – это та форма человека, в которой Бытие освободилось от сознания как от травмы, и он является уже «богозверем», прямым воплощением Сатаны, который может всё и является абсолютной реализацией персонифицированного Бытия здесь, на земле. Но это «легитимность» традиционной метафизики, это легитимность Шамбалы и её императоров, это легитимность «естественного» человека.

А вот наша легитимность – легитимность тех, кто противостоит абсолютному злу? Легитимность эта упирается в слова Христа: «Где двое или трое собраны во имя мое, там и я». Что такое «двое или трое собраны во имя мое»? Это экклесия. Что такое «экклесия»? Когда-то, в греческом полисе, это означало «собрание», законодательное собрание. Это было братство свободных людей, которые знали, что они умрут и что их смерть неразрывно связана с их сознанием, которое внутри них является «проколом», «сбоем», отрицанием, оппозицией Бытию, – именно это и называется на монотеистическом языке «жизнью». Но только противостояние сознания Бытию и есть тайна абсолютной жизни – именно истинной, духовной, абсолютной жизни.

Итак, «двое или трое собраны во имя мое», – то есть новая «экклесия», джамаат. Потому что это не что иное, как братство во имя сознания, связанного со смертью и с обреченностью, которой бросается вызов, связанный с перспективой преодоления. Поэтому здесь мы имеем дело с экклесией, которое