удовольствия и горе – все автоматика. Человеку давно пора смириться, понять это. Жизнь и смерть будут простыми» (19 июля 1948). «В какой-то, во всяком случае очень большой, доле человек „телефон-автомат“, сознающий происходящее, но все же действующий автоматически» (3 октября 1948). «Усталость. Автоматизм. Все кажется машинами, у сознания диспетчерская роль» (30 января 1949). «…пренеприятно чувствовать себя сознающим автоматическим телефоном» (20 марта 1949). «…неотвязчивая философия, это настоящий, глубочайший материализм. Но есть два вида материализма. Один „материализует“ внешний мир, но не касается „я“. Это „я“ имеет материалистическую основу, но оно такое, как есть, как надо, анализировать его не надо, ему надо подчиняться. Отсюда все жизненные стремления и стимулы. Другой материализм, когда само „я“ подвергнуто полному анализу, ясна его эфемерность, случайность. Такой второй материализм <нрзб>. Это болезнь, и самая страшная болезнь. Нет стимулов, нет смысла. Как удержаться и как жить?» (18 июня 1949). «[„Я“] – странная машина, которая должна сделать свое дело и замениться другой» (14 августа 1949). «Жизнь кажется скверной механикой, сознание – надувательством „природы“» (18 сентября 1949). «…через меня и вообще через людей говорит „природа“, как из автомата спрятавшийся фокусник» (22 ноября 1949).

Другая очень частая материалистическая метафора – образ облака. «Ко мне неотвязно привязался образ людей как облачек, собирающихся и разлетающихся» (7 марта 1947). «…теория „тающего облака“» (6 апреля 1947). «…человек – „сходящееся и расходящееся облако“» (1 мая 1947). И еще многократно – например, 25, 29 мая, 10 августа, 27 сентября, 14 ноября 1947 г., 2 июля 1948 г., 29 мая, 3 июля 1949 г., 12 марта 1950 г. Метафора «облако» здесь и в самом деле вполне материалистична, речь идет не о призрачности, а в первую очередь о другом: «…философия „сходящихся и расходящихся облаков“ (в сущности – Лукреций)» (25 мая 1947) – образ людей-облаков обязан своим появлением в 1945 г. размышлениям над атомизмом римского философа и поэта Тита Лукреция Кара (в мире нет ничего, кроме пустоты и разнообразных скоплений крошечных материальных частиц). Лукреция Вавилов читает как раз в 1943–1945 гг., в частности работая над статьей: «Сейчас выдавливаю из себя „Физику Лукреция“ и „Советская наука на службе родины“» (9 декабря 1945).

Записи Вавилова о Лукреции, выдающемся представителе античного атомистического материализма, крайне мрачны. «Читал Лукреция – тоже страшно холодно – это 2000 лет тому назад. Застарелая болезнь» (9 сентября 1945). «…во все нервы и во все уголки сознания пролезает „лукрецианизм“, на свете становится страшно холодно и хочется скорее умирать» (23 сентября 1945). «Лукрецианский пессимизм» (2 декабря 1945) находит выражение в эпитетах, которыми Вавилов сопровождает употребление имени Лукреция («с его, в сущности, совершенно гробокопательской философией» – 3 января 1943) и слов «лукрецианизм», «лукрецианская философия»: «безнадежность» (14 октября 1945), «страшная картина» (20 октября 1945), «распад» и «уничтожение» (12 февраля 1946), «страшное» (13 июля 1947), «мрачное, безнадежное» (9 августа 1947). Чуть более развернутые, но не менее мрачные мысли о Лукреции (и шире – об античном атомизме) есть в записях от 14 и 21 апреля, 31 декабря 1946 г., 9 мая 1948 г. «Лукрецианские очки. Смотрю на человека, перебегающего перед машиной, и насквозь вижу его нагнувшийся скелет. Покойники, покойники и между жизнью и смертью давно для меня протянулся знак равенства» (5 декабря 1945). «…неотвязчивая лукрецианская философия. Сознание, возникающее при сложном сочетании атомов и молекул. „Дома и люди – все гроба“» (21 января 1946). «А люди все кажутся – облаками, временно собравшимися – и сам такое же облако. Материализм, доведенный до конца» (18 января 1947). «…самое страшное – внечеловеческая, сверхлукрецианская философия „разоблаченной“ природы, играющей (непонятным пока способом) в игрушки „я“» (13 июля 1947). «…сегодняшний день скоро станет пустяками. Пыльный вихрь» (31 октября 1948).

Очень близок в эмоциональном плане термину «материализм» другой термин из поздних дневников – «объективизм»: Вавилов пишет о «безысходном объективизме» (29 ноября 1940), «леденящем объективизме» (5 декабря 1940, 23 декабря 1941, 21 марта 1942). «Развивающийся с каждым месяцем все сильнее „материалистический объективизм“ спасает от последнего отчаяния и самоубийства. На будущее начинаю смотреть так же просто, спокойно и хладнокровно, как „смотрит“ камень на пыльной дороге или Луна. Окаменение, окостенение…» (31 декабря 1940). Часто у Вавилова этот термин – «объективизм», «объективирование», «объективизация» – выступает в качестве эквивалента отождествления себя с неживым предметом. «Как никогда чувствую себя предметом, объектом, как тумба, стол, в лучшем случае, живое дерево. Такая объективизация, конечно, от многого спасает. Тумбам и столам все равно» (14 ноября 1940). Многократно Вавилов пишет: «Я из субъекта стал объектом» (27, 29 июня, 16 декабря 1945, 4 августа 1947), еще чаще использует другие, более образные сравнения себя с различными предметами: с пешкой, манекеном, телефонной станцией, ящиком для деловых конвертов и т. п. «И все зреет „объективизм“, превращение субъектов в объекты. На человека начинаю смотреть как на 70 кило мяса с курьезом „сознания“. Непривычно тяжело и безнадежно» (19 января 1941). «Чувство бессилия, старости и страшного морозного объективизма» (29 июля 1942). «Отвратительное объективирование себя самого» (2 мая 1943). «Отрава физического объективизма» (9 мая 1945). «Страсти, стихи, наука, картины – все „объективизируется“, машинируется» (21 апреля 1946). «Странно и, по-видимому, противоестественно уходить от „я“ – автообъективация. Но она у меня все сильней и сильней» (3 мая 1947).

Главный посыл всех опубликованных, «официальных» философских статей академика Вавилова – что идеализм это плохо, а материализм хорошо. По дневниковым записям можно увидеть, насколько для него порой материализм ужасен и отвратителен. «Материализм без материальных побуждений и движений. Это – почти самоубийство. ‹…› Из кучи протонов, нейтронов и электронов склеены ‹…› я, стол и куча грязного тающего снега. Во всем этом какая-то страшная неправда» (15 апреля 1941). «…этот страшный ледяной, как мороз градусов в 30 с ветром, „объективный материализм“» (31 декабря 1941). «И снова деревянный материализм и превращение человека в мягкую машину, в забор, в камень и хочется самому скорее окаменеть» (22 июля 1942). «…материалистический холод вещей и людей» (22 декабря 1943). «По мере отрастания „материалистического“ пессимизма растет ясность» (28 апреля 1944). «…траурный материалистический флер надо всем» (24 декабря 1944). «…в душе отлагаются кристаллы философии совсем материалистической и совсем печальной, потому что и „я“ стало временным облачком» (23 марта 1947). «…полная безотрадная ясность выстраданного материализма» (22 сентября 1947). «Все элементарно просто. Не отстающее чувство материалистической элементарности, простоты, понятности всего заранее, скуки» (28 ноября 1948). «Последовательный материализм. И не все ли равно, когда кончать – сегодня или завтра» (11 сентября 1949).

Нет ли тут противоречий?

А как же богоподобность сознания? Одушевленность материи?

«Личной философии» Вавилова свойственна противоречивость. Это можно было заметить и раньше. Например – если задуматься – самовольное сознание как могущественный