В молодости Вавилову нравилось писать о своих «двух душах» («Zwei Seelen» из того же «Фауста»). Затем и одной пришлось нелегко: «…у меня замерзшая, окаменевшая душа, почти переставшая жить» (6 июля 1943). За три недели до назначения президентом возникает новый образ. «У меня не осталось души» (25 июня 1945). «Улетевшая душа» (29 июня 1945). Через два дня после согласия стать президентом АН СССР: «Чувствую, как улетает от меня личное, свое, настоящая душа» (15 июля 1945). 10 января 1946 г.: «Улетучивание души».

«С ужасом читаю в „Вестнике Академии“ в каждом № свои председательские, загробные речи, газетные статьи. Где же моя душа?» (9 мая 1946).

С середины 1946 г. метафора «утраты души» – неуверенная подсознательная попытка вообразить себя Фаустом? – перестает употребляться. Дальше Вавилов вновь многократно пишет, что «на душе» грустно, тревожно и т. п. Иногда, впрочем, все же отмечая, что «…„душа“ такая маленькая и вспомогательная, что ее почти не чувствуешь» (23 апреля 1950). И еще раз – через четыре года – все же вспоминает прежнюю эффектную метафору: «…на душе (которой нет) очень тяжело» (21 мая 1950).

Но на смену «потере души» с конца 1946 г. приходит другая сходная по своей сути метафора – эфемерность/иллюзорность/условность «Я».

4 февраля 1947 г. в годовщину трагической гибели племянника, сразу после похорон физика Н. Д. Папалекси (1880–1947), захороненного рядом с могилой другого физика Л. И. Мандельштама (1879–1944), искренне любимого Вавиловым, он пишет: «Мерз у могилы. ‹…› Что-то страшное и вопиющее этот конец „я“. Как его понять? Как „разлетание облака“?» С этого момента записи о «полной фикции „я“» (28 февраля 1947) становятся регулярными и очень частыми. Вавилов пишет об этом 23 марта, 27 апреля («„я“: временная комбинация на шахматной доске природы»), 1, 3 мая, 27 июня, 13, 17 июля. Вероятно, даже нет смысла перечислять конкретные даты, так как об эфемерности/иллюзорности/условности «Я» Вавилов пишет почти в каждом философском рассуждении 1947 г. Лишь несколько наиболее ярких формулировок: «Остается „дым“ вообще без личности, без самого себя» (29 июня 1947), «…чувство исчезающего, растворяющегося „я“» (9 августа 1947), «„Я“, сознание – обман и пустота» (25 октября 1947), «Настроения и „философия“ самые грустные и самые безнадежные. Растекание личности…» (13 ноября 1947). К лету 1948 г. тема ненужности, «условности» (12 сентября 1948), «эфемерности» (31 июля, 14 декабря 1947), «фиктивности» (20 марта 1949) «Я» немного отступает перед другими темами, но все же сохраняется до конца дневников. «Мне все яснее становится эфемерность „я“ и сознания» (6 марта 1949). «Мне все яснее, что роль „я“, индивидуального сознания, роль дифференциала, близкого к нулю» (8 мая 1949). Перегруженность Вавилова административными обязанностями только способствует подобным мыслям: «…опять водоворот с исчезающим „я“» (22 июля 1949). В конце 1949 г. эта тема вновь звучит чуть ли не в каждой записи. «Так ясна эфемерность „я“ и его очень условная устойчивость. Душа умирает еще до телесной смерти» (2 октября 1949). «Сознание и чувство обманности „я“ ‹…› Все об одном. О фикции „я“» (9 октября 1949). «Потеря „я“, ничего не остается» (16 октября 1949). «Усталость и философия полного растворения „я“» (21 октября 1949). «Эфемерность субъективного» (23 октября 1949). «…страшнее этого: философия, которую очень трудно мне передать и формулировать. Это философия полной эфемерности, ничтожности, обманности „я“» (6 ноября 1949). «…все больше углубляется и вживается чувство распада „я“ ‹…› От „я“ почти ничего не остается» (4 декабря 1949). «Все больше и очевидней срывается маска „я“» (18 декабря 1949). «…я слишком хорошо понял мир и тщету „я“» (26 марта 1950). «Вчера тихо сходящая с ума Вера Павловна[446] сказала про себя: „Живу так, как будто бы меня нет“. Такой же переход в „объективное“ существование в сущности и со мной происходит. Летящий камень. Чуть-чуть сознающий свое падение. „Я“, сознание – разлетаются, как дым» (20 мая 1950). «На ходу растекаюсь в небытие. „Я“ – жалкая чепуха» (9 сентября 1950). «Сознание фиктивности, обманности собственного „я“» (24 сентября 1950).

«„Я“ – главный фокус природы» (16 ноября 1947)

В личной философии Вавилова понятию «Я» уделено исключительно много внимания (такое написание – «Я» в кавычках – он использует в дневнике около 200 раз). В размышлениях о «загадке сознания» это, в общем, естественно. Часто Вавилов использует слова «Я» и «сознание» парой, через запятую, еще чаще как взаимозаменяемые синонимы. «Выйти за пределы предположения о панпсихизме, о врожденности сознания у материи не могу. Но от панпсихизма до „я“ так далеко и сложно» (3 октября 1948). «Хитрейший, сложнейший фокус природы – возникновение сознания, появление „я“ как могучего действенного признака движения. Физика до сих пор не знает важнейшего» (6 марта 1949). Лишь порой Вавилов задается вопросом: «…мыслимо ли сознание без личного?» (20 июля 1939), «Может ли существовать сознание без „я“, со всеми его фокусами?» (28 апреля 1944). Ответ, к которому он чаще всего склоняется, очевиден: «Очень простая истина: сознание не может быть без „я“. Но, может быть, в ней и все дело» (5 февраля 1947)[447].

Вавилов не только переживает о потере души и наблюдает за «исчезновением» собственного «Я», но также много на эту тему теоретизирует.

Исчезновение «Я» в таких теоретизированиях он, разумеется, в первую очередь связывает с моментом смерти. «Необычайно трудно представить себе полное прекращение собственного сознания, конец своего „я“. На сегодня точка, в которой пересекаются явления мира, звезды, цветы, окрашиваясь в „мою“ окраску музыки, живописи, архитектуры, мысли. Завтра ничего нет ‹…› Каждый день засыпаю и просыпаюсь, казалось бы, пора научиться» (27 июля 1949). «Как можно думать о бессмертии „я“ – это просто contraditio in adjecto[448]. Все равно что думать о бессмертии актера, играющего „Гамлета“, в этой роли» (25 декабря 1949).

Кроме смерти, к исчезновению «Я» ведут и другие пути. 16 ноября 1947 г. Вавилов, ужасаясь изменчивости, подвижности мира, пишет, что нужно «понять, полюбить и полностью войти в динамику, в подвижность до конца, до полного растворения „я“: это пытаюсь делать, но это противоестественно. „Я“ – главный фокус природы, и растворить его – это покончить с фокусом». Вавилов и в самом деле предпринимал попытки осуществить на практике такое «растворение» «Я». Описанное выше натужное самоотречение во имя социума – «Совершенная ясность в служебном значении „я“, в его подчиненности и нужности для общего» (18 апреля 1948) – только одна из таких практических попыток. В теории же Вавилову вновь и вновь на протяжении всей жизни приходилось убеждать себя в том, что «„Я“ – фиктивный абсолют» (31 декабря 1946).

Рассуждения против философской значимости понятия «Я» изредка встречаются уже в ранних дневниках.