новый фактор воздействия в природе, нарушающий ее законы, плохо сочетается с панпсихистским слиянием воедино духа и материи. Похожее противоречие заметно и в «богостроительских» идеях Вавилова: речь идет о футуристическом боге, создаваемом человеком по его – человека – хотению, или же это бог, лишь потребляющий человека в процессе своего самовозведения? 11 июля 1942 г. Вавилов прямо пишет об этом противоречии: «Человеку (философу) хотелось бы быть Богом, чистым могущественным сознанием, понимающим и создающим все от начала до конца. На самом деле – мразь и, видимо, надо покорно жить…» «Сознание – ‹…› вроде бензина в автомобиле. Сверхчеловеческие возможности сознания – иллюзия» (1 сентября 1940).

То же и с материализмом. Отношение Вавилова к нему не ограничивается описанным ужасом и охватывает полный диапазон мыслей – от отрицания до принятия – и чувств – от ненависти (чаще) до любви. «Материализм как философия, в нем столько же романтизма и готики, сколько и в идеализме» (12 марта 1940). В «страшном ледяном, как мороз градусов в 30 с ветром, „объективном материализме“» Вавилов умудрялся найти кое-что хорошее.

Прежде всего, это проявляется в отношении к «природе». «Небу, лесу, всей природе все равно до бесовни людей ‹…› Какой уж тут солипсизм…» (8 сентября 1914). «Нужно почаще обращаться к естественному, к природе, к биологии. [Это] источники моей „науки“, стремления к созерцанию, обобщению, разгадкам загадок – самое дивное – лет с десяти» (4 июля 1945).

На эмоциональном уровне Вавилов, несомненно, воссоединялся с миром, наслаждаясь пребыванием в летнем лесу – буквально психологически преображался (сам удивляясь этой «лесной мистике» – 20 июня 1944 г.): «Только в лесу – вполне дома. Свое, ничто не фальшивит» (1 августа 1947); «Хочется в летний солнечный лес, под дуб или березу, в тишину и в единение с природой» (18 декабря 1949) – и еще много подобных признаний в любви к лесу.

Но и на рациональном уровне он находил пользу от внешнего мира. «Объективное, внешнее вполне мыслимо и очевидно без сознания. Сознание без объективного бессодержательно, пустое, несуществующее. В этом и смысл материализма» (10 апреля 1949).

Мысль о необходимости внешнего мира для субъекта повторяется Вавиловым в разное время несколько раз. Он пишет об этом и в философской статье ([Вавилов, 1944], с. 130), и в дневнике: «Связь с миром, увеличение запаса ощущений – необходимое условие познания. Нелюдимость, отрыв от опыта, отрыв от природы – настоящая трагедия» (15 июля 1939; об этом же цитата из книги XVII в., выписанная в дневник 23 июля 1937 г.: «Больше знает человек опытный без теории, чем книжный ученый без опытности»); «Тяжелое чувство невозможности экспериментировать. ‹…› Опыт, опыт – прямо к природе, а не только через голову» (3 ноября 1944). И это не просто пустое теоретизирование. «Тоска по эксперименту» (22 июля 1942) – один из сквозных мотивов дневников. Десятки раз все более отрывающийся от повседневных исследований Вавилов-администратор записывает мечту: «Хочется в лабораторию, к творческому опыту. Искать и находить новое» (14 августа 1942). «Последние дни совсем урывками сажусь за лабораторный стол и словно попадаю на машину времени, возвращаюсь к детству и веселому философическому романтизму 12–14 лет» (16 мая 1943). «Вырваться бы изо всего и пожить немного философом, с маленькой своей лабораторией, свежей головой и книгами. Побыть божественным homo sapiens» (5 декабря 1943). «Именно сейчас, когда все так ясно, когда знаю, что важно, что нет, – как бы хорошо спокойно, весело поработать в лаборатории, подойти к природе не через книги, не через вторые руки, а прямо. После войны, если будет хотя бы какая-нибудь уверенность в равновесном житье, надо бросить „сиденье наверху“ и запереться в лабораторию» (4 июля 1944).

Мечта о возврате к работе в лаборатории так и не воплотилась. Не оставляющее места сомнению в искренности Вавилова позитивное отношение к материальному миру – в лице природы и научного эксперимента – теряется на фоне описанного выше потока философских стенаний по поводу «материалистического холода». Концепция о необходимости объективного мира для «увеличения запаса ощущений» познающего субъекта, к сожалению, чуть ли не единственный пример успеха Вавилова в поиске «резонанса с миром» на рациональном уровне (если не считать сомнительной «материалистической теории бога»).

Вавилов много размышлял об этом «резонансе». В одну из редких минут хорошего весеннего настроения он писал: «Человеческая машина в резонансе с солнцем, землей, птицами, травой. Этот резонанс отражается в сознании, отсюда совершенно субъективная, совершенно сознательно-биологическая „весна“» (10 апреля 1949).

«Резонанс» («Я», личности, сознания, индивидуума – с миром, с действительностью, с обществом, с целым) – одно из важных понятий поздней личной философии Вавилова. Подобно тому как в молодости Вавилов мечтал «с космосом слиться», иронизируя потом над этим, в зрелые годы он настойчиво пытался «попасть в резонанс с миром». Термин «резонанс» в таком не физическом, а философском смысле встречается в дневниках более 20 раз[451]. Поиски «резонанса» сами по себе заслуживают внимания в качестве существенного элемента личной философии Вавилова. Но еще более примечательными они становятся, если учесть, насколько запутанно и противоречиво его понимание того, что с чем должно «резонировать».

В записях Вавилова с не меньшей силой, чем описанные переживания об утрате души и «Я», звучат громкие сетования на их переизбыток. А метафора всемогущего мирового механизма совмещается с метафорой хаотичности, случайности всего происходящего.

«Все – случайно случившийся случай» (8 апреля 1944)

Выше в связи с идеями Вавилова о связи сознания, свободы воли с флуктуациями уже приводились некоторые яркие цитаты о хаотичности мира. «…все кажется преходящим случайным пустячком, как налетевшее облако или пролитое молоко с мухами. ‹…› Солнечная система. Тоже случайная флуктуация. ‹…› все и вся слепая случайная флуктуационная игра» (12 июня 1941). «Философия сплошной ненужной случайности, флуктуационности. „Плесень на планете“ или „плевок в луже“» (12 октября 1941). «Острое сознание случайности, флуктуационности происходящего» (25 октября 1942). Временами Вавилов чувствует себя «…листком, сорвавшимся с ветки и носимым черт знает кем и куда и неизвестно для чего» (22 января 1942).

Только что описанный мотив «механической сущности всего происходящего», природной «эволюционной машины», «автоматизированного Бога», набирающий силу с середины сороковых годов, парадоксальным образом звучит параллельно с чуть раньше набравшим силу противоположным по смыслу мотивом абсолютной вселенской хаотичности, случайности. «Философия? Прежняя. Случайность, бренность, ненужность. Даже отсутствие ощущения, что ты „винтик в мировой машине“» (5 мая 1946).

Атомизм Лукреция, вероятно, потому так и тронул Вавилова, что в своей базовой метафоре – атомах, носящихся в пустоте подобно пылинкам в луче света, – тоже соединял «механистичность» и «хаотичность».

Случайность, статистичность в мировоззрении Вавилова несут однозначно негативный смысловой оттенок. «Эволюция!? Когда все это растирается в пыль и прах случайно наступившим каблуком» (1 августа 1940). «Сознание растет,