— Но вы проделали дальний путь через океан ради того, чтобы запятнать ее репутацию, не так ли?

— Я прилетел только для того, чтобы сообщить, какую информацию она мне доверила.

— Будучи вашей пациенткой?

— Именно.

— А что гласит закон Соединенных Штатов о соблюдении врачебной тайны?

— Я не врач. Я психотерапевт. Да, такой закон есть. Но он имеет отношение главным образом к сфере уголовных преступлений.

— Далее, если мисс Гудчайлд на протяжении всех лет ни с кем не делилась этой информацией, как, скажите, людям мистера Хоббса удалось найти вас спустя столько лет и почему вы согласились давать показания?

— Потому что меня попросили дать показания, вот почему.

— И сколько они заплатили вам за беспокойство?

— Ваша честь, я возражаю, — вмешалась Люсинда Ффорде. — Вопрос неправомерен.

— О, умоляю вас, — буквально прошипела Мейв. — Не из альтруистических же соображений он сюда явился.

— Мы теряем время, мисс Доэрти, — подал голос Трейнор. — Вы — и дальше намерены развивать эту линию?

— У меня нет больше вопросов к этому… джентльмену.

Трейнор издал громкий вздох облегчения. Наконец можно было идти домой.

— Свидетель свободен. Заседание окончено. Слушание будет продолжено завтра в десять часов утра.

Едва дождавшись, когда Трейнор выйдет, я вскочила и выбежала из зала. Сэнди я нашла на скамейке в коридоре, с красными глазами и щеками, мокрыми от слез. Я попробовала тронуть ее за плечо. Она резко сбросила мою руку.

— Сэнди…

Дверь зала суда распахнулась, оттуда вышел Грант Огилви в сопровождении адвоката Тони. Прежде чем я успела ее остановить, Сэнди подскочила к ним.

— Через два дня я возвращаюсь в Бостон, — выкрикнула она ему в лицо. — И первым делом позабочусь о том, чтобы все, кто хоть что-то значит в вашей профессии, узнали, что произошло здесь сегодня. Вы меня поняли? Я собираюсь вас уничтожить, и я своего добьюсь, так и знайте. Потому что только этого вы и заслуживаете.

К нам уже спешил судебный пристав, издали услышав ее голос. Но адвокат Тони шикнул, веля ему отойти.

— Все уже в порядке, — шепнул он и потащил остолбеневшего, вытаращившего глаза Гранта Огилви к выходу из здания.

Я повернулась лицом к Сэнди, но она быстрым шагом уже удалялась от меня. Мейв и Найджел, стоя в дверях зала, наблюдали за происходящим.

— Как вы думаете, она с этим справится? — спросила Мейв.

— Ей нужно успокоиться. Для нее это ужасный удар.

— И для вас тоже, — добавил Найджел. — Как вы себя чувствуете?

Не ответив, я обратилась к Мейв:

— Как вы думаете, он очень сильно навредил?

— Отвечу честно: не знаю, — сказала она. — Но сейчас важнее другое: найдите сестру, постарайтесь ее успокоить, а потом — и это важнее всего — вам нужно как следует выспаться. Завтра нам предстоит длинный и трудный день.

Я заметила, что Найджел везет за собой чемоданчик Сэнди.

— Она забыла это в зале, — пояснил он. — Я могу чем-то помочь?

Я отрицательно покачала головой. Он нерешительно протянул руку и коснулся моего запястья:

— Миссис Гудчайлд, Салли… все, что вам сейчас пришлось пережить, это такая чудовищная несправедливость.

На этом, почти шокировав меня этим проявлением чувств, он откланялся и ушел.

— Соображая на ходу, где мне искать Сэнди, я медленно шла по вестибюлю и вдруг осознала, что сейчас Найджел Клэпп впервые за все это время назвал меня по имени.

Сэнди ждала снаружи, прислонившись к колонне.

— Давай возьмем такси, — сказала я.

— Мне все равно.

По дороге в Патни она не произнесла ни слова. Только привалилась к дверце такси и в изнеможении закрыла глаза, измотанная, опустошенная — в таком состоянии мне не раз приходилось ее видеть еще в детстве. Я прекрасно понимала, почему она впала в такое мрачное состояние. Конечно, она считает, что я предала ее. И она права. Теперь я просто не представляла, что мне делать, как оправдаться, как подступиться к сестре, как исправить (если это вообще возможно) эту чудовищную ситуацию.

Но, с другой стороны, я достаточно хорошо знала Сэнди, чтобы понять: лучше уж сейчас дать ей выпустить пары, потерпеть, пока пройдут гнев и ярость. Поэтому до самого дома я тоже не сказала ей ни слова. Когда мы приехали, я постелила ей в комнате для гостей, показала, где ванна и туалет, и объяснила, что холодильник забит едой, которую нужно только разогреть в микроволновке. Но если она хочет поужинать вместе…

— Я хочу только принять ванну, перекусить и спать. Мы поговорим завтра.

— Ну ладно, тогда я пойду пройдусь.

Я собиралась добежать до Джулии, постучаться к ней, глотнуть водки и немного поплакать у нее на плече. Но из-под коврика у входной двери торчала записка — от нее:

Умираю от желания узнать, как все прошло сегодня… Но меня срочно вызвали по делам. Я буду дома к одиннадцати. Если сон тебя к тому времени не сморит и захочется пообщаться, милости прошу ко мне.

Надеюсь, тебе удалось все это выдержать,

Целую, Джулия.

Господи, как же нужно было поговорить с ней, с кем угодно. Вместо этого я попыталась найти хоть какое-то утешение в прогулке у реки. Вернувшись, я обнаружила, что Сэнди съела большую порцию «Цыпленка по-мадрасски» и уже легла, прихватив с собой в постель усталость, боль и гнев.

Я разогрела в микроволновке спагетти карбонара. Сидела, тупо уставившись в телеэкран. Приняла ванну. Приняла обычную дозу антидепрессантов и снотворного. Легла в кровать. Препараты обеспечили пять часов сна. Когда я проснулась, на часах было полпятого утра — и я не чувствовала ничего, кроме леденящего ужаса. Ужаса от того, что сегодня мне предстояло давать показания. Ужаса из-за вчерашней ссоры с Сэнди. Ужаса при мысли о том, как откровения Гранта Огилви могут повлиять на решение суда. И главное — ужаса от того, что сегодня я потеряю Джека, окончательно и бесповоротно.

Я прошла на кухню, чтобы выпить травяного чая. Проходя крадучись мимо гостиной, я заметила под дверью свет. Сэнди вытянулась на диване, она не спала, о чем-то размышляла.

— Привет, — сказала я. — Может, хочешь чего-нибудь?

— Понимаешь, что меня на самом деле убивает? — Она не обратила внимания на мое предложение. — Не то, что ты предложила папе этот последний бокал. Нет, я постичь не могу, как ты могла не рассказать мне.

— Я хотела. Но…

— Знаю я, знаю. И понимаю все твои резоны. Но столько лет держать это в себе… Господи, Салли… неужели ты думала, что я не пойму? Что я тебя могу не понять?