Вспоминали и веселую, проказливую Нину Валенто, у которой жизнь тоже не сложилась. Она пострадала из-за мужа, Федора Жуковского, которого обвинили в «троцкизме». Он был арестован, и она, обладавшая великолепным голосом, была на третьем курсе исключена из консерватории.

Жалели Колю Дроздова, который так и не пришел на школьный праздник, хотя обещал. «Спился совсем, ― рассказала о нем Мила Калинина. ― Спился из-за скверной жены».

Хотели было разыскать его, да так и не сумели, разбрелись кто куда ― и уже не сумели собраться

Мне совсем не хотелось снова становиться дачевладелицей, но видя, как тяжело переживает Ваня косые взгляды хозяев съемных дач, я поняла, что другого пути нет.

В поисках дачи нам помогала Зинаида Семеновна Маркина, одна из основательниц дачного кооператива «Московский писатель». Она познакомила нас с председателем кооператива Валерием Сергеевичем Потемкиным, и тот совершенно бескорыстно и очень энергично принялся выяснять, нет ли среди членов кооператива желающих продать дом.[94] Усиленные поиски привели к Е. А. Кетат-Антоновой. Она хотела продать половину участка со старым строением ― небольшим засыпным домиком с мансардой, куда вела наружная лестница. На другой, нижней половине участка Кетат построила новый дом, который продавать не хотела. Однако в это дело вмешался председатель кооператива А. А. Сурков, который заявил: «Делить участок не позволим, пусть отдает все». Она согласилась, но потребовала за это двести пятьдесят тысяч, что оказалось нам не по карману. Мы восемьдесят-то тысяч наскребли с трудом. Тридцать шесть тысяч нам оставила мама Ивана Васильевича, около пятидесяти тысяч Ваня должен был получить из Политиздата ― гонорар за книгу «Основы марксистско-ленинской философии», остальные собирались занять. На лето 59-го года уговорилась с Кетат о найме предназначавшегося нам строения, с тем чтобы за это время «уломать» правление. Однако Валерий Сергеевич вскоре нашел другой вариант ― небольшую дачу без мансарды, но из бревен ― у женщины, которую правление хотело «выжить» из кооператива, так как она, сдавая на лето дачу (что запрещалось, но обычно нарушалось), нисколько не заботилась о поддержании ее в приличном виде. Та запросила с нас сто тысяч рублей, поторговались ― согласилась продать за девяносто, включая в эту сумму и жизнь нашей семьи летом 1959 года, пока будет идти оформление. Собрания в кооперативе проводились только в августе, и в 1958 году мы с оформлением уже опоздали...

Дело не обошлось без осложнений.

― Какой позор! ― сказала мадам Фурцева Е. А. ― Коммунисты, написавшие книгу, порученную им решением XX съезда, хотят получить за это деньги!

А была она председателем идеологической комиссии ЦК, и слово ее ― «закон» для Политиздата. Он ограничился премией в сто тысяч рублей, которые и разделили поровну авторы. Восьми из них, написавшим понемногу, бороться было не за что, особенно тем из них, кому из премии досталось больше, чем бы следовало по договору, а троим ― Розенталю, Глезерману и Кузнецову ― потерявшим большие деньги, оспаривать это распоряжение Фурцевой без поддержки других было неудобно. Так мы «погорели», а дело с дачей уже было затеяно. Ваня так страстно желал ее приобрести, что я продала две свои шубы, влезла в долги, но восемьдесят тысяч рублей мы все-таки набрали. А тут хозяйка дачи «преподнесла» нам сюрприз: когда до собрания членов кооператива, которое должно было утвердить решение правления об ее исключении и о нашем принятии, осталось два дня, она потребовала с нас еще двадцать тысяч рублей: «Иначе заберу свое заявление обратно». Я уже была готова отказаться от покупки, но Ваня ― ни за что! Мне пришлось побегать по знакомым, чтобы добыть недостающие деньги. Зато Ваня, ставший владельцем деревянного одноэтажного строения из двух комнат, отапливаемых кирпичной печью, был счастлив как ребенок. Домик стоял на деревянных подпорках, совсем сгнивших, и нам пришлось уже весной 1960-го года начать ремонт.

Правление прежде всего потребовало от нас сделать новый забор, так как старый сгнил и провалился. Нам очень помог Иван Иванович, мой дядя по тете Лизе.

Его первый срок, восемь лет, он получил за «вредительский поджог двух стогов сена и падеж лошади». Дали восемь лет. О том, что идет война, узнал лишь в 1942 и счел, что не вправе оставаться в стороне. Их было четверо, ушедших из лагеря в побег. За ними гнались с собаками, стреляли, дальнейшей судьбы своих троих товарищей по побегу он уже никогда не узнал. Три дня бродил по тайге, когда, вконец замерзший, ворвался в незапертую избу, напугав женщину Та было закричала, но дядя Ваня, увидев на столе учебники и тетрадки, сказал, что и у него жена учительница (он не знал, что тетя Лиза уже умерла), что он совершил побег из лагеря, чтобы пойти на фронт. И женщина поверила ему, накормила и напоила, дала одежду погибшего на фронте мужа. Под девичьей фамилией жены, как Коркешкин, устроился работать грузчиком на станции. За это время оброс, выглядел стариком, рассказывал всем, что во время бомбежки потерял дочь и все документы. В конце концов добился, чтобы его призвали в армию. Он был ранен, а в конце лета 1944 года в Румынии был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Получая его, сознался, что бежал из лагеря, сменил фамилию ― и хотел бы получить награду как Чернышов. Через несколько дней он уже был на Лубянке, приговоренный к расстрелу. Восемь месяцев просидел в одиночке, ожидая приговора. Когда, наконец, за ним пришли, решил, что его ведут на казнь, и, идя длинным коридором, кричал: «Прощайте, товарищи!» Но привели его в кабинет начальника тюрьмы, который объявил, что расстрел ему заменен двадцатью пятью годами лишения свободы и он будет отправлен в концлагерь. Оказывается, женщина, член «тройки», судившей его, не согласилась с приговором и написала протест, в котором просила учесть его добровольный уход в армию и заслуги на фронте.

Когда начался процесс реабилитации, прислал мне заявление и похвальные отзывы администрации из места заключения, которые я передала в прокуратуру. Вскоре смогла выслать и документы о его полной реабилитации. Вернулся он из заключения с женой-сибирячкой. Рассказывал:«Когда узнал о смерти Лизы, горю моему не было предела. Чтобы успокоиться, стал отвечать на письма, которые сердобольные женщины присылали заключенным. Вскоре определилась одна женщина, с которой завязалась постоянная переписка. Когда вышел за ворота лагеря, захотелось с ней познакомиться, благо, жила она недалеко. Приехал. Встретила как родного. Ну и женился».