ее накануне, он решил взять Сяо-хун к себе в услужение. Однако он боялся, что Си-жэнь отнесется к этому отрицательно, и кроме того, он не знал мнения самой Сяо-хун; поэтому он чувствовал грусть. Встав рано утром, он даже не стал умываться и причесываться и в задумчивости сидел на постели. Потом он вдруг подошел к окну и, прижавшись лицом к тонкому шелку, стал внимательно смотреть во двор. В это время несколько служанок подметали двор. Все они были нарумянены и напудрены, но среди них Бао-юй никак не мог найти ту, которую видел вчера. Тогда он вышел за дверь и сделал вид, что хочет полюбоваться цветами, но на самом деле метал взгляды во все стороны. Внезапно он увидел, что кто-то стоит поодаль, опершись на перила террасы. Однако он не мог рассмотреть, кто это, так как мешала ветка бегонии. Тогда он подошел поближе и внимательно присмотрелся: оказалось, это была та самая девочка-служанка, которую он вчера видел. Ему хотелось к ней подойти, но он счел это неприличным. Пока он раздумывал, к нему подошла Би-хэнь и позвала умываться. Пришлось подчиниться.

Между тем Сяо-хун, которая стояла в задумчивости, вдруг заметила, что Си-жэнь машет ей рукой.

– Наша лейка продырявилась, – сказала ей Си-жэнь, когда она подошла. – Сходи к барышне Линь Дай-юй и попроси у нее!

Сяо-хун кивнула в ответ и отправилась в «павильон реки Сяосян». Дойдя до «мостика Бирюзовой дымки», она подняла голову и вдруг заметила шатер, который стоял на небольшом холмике. Ей тотчас же вспомнилось, что это пришли рабочие, которые должны были сажать деревья в саду. Немного подальше люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и наблюдал за работой.

Сяо-хун хотелось пройти мимо него, но она не осмелилась. Она пробралась в «павильон реки Сяосян» окружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. Совершенно подавленная, она удалилась в свою комнату и легла на кровать. Все думали, что ей нездоровится, и не тревожили ее.

Прошли еще сутки. Наступил день рождения супруги Ван Цзы-тэна. Ван Цзы-тэн прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Только тетушка Сюэ выразила желание поздравить именинницу. Вместе с нею отправились Фын-цзе, Бао-юй и его сестры. Вернулись они лишь вечером.

В это время госпожа Ван, направлявшаяся к тетушке Сюэ, проходила через двор и увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика к себе и велела ему, придя домой, переписать один псалом из «Цзиньганцзина»[103] и выучить его наизусть.

Цзя Хуань отправился в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь восковую свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был раздражен, и все время что-нибудь требовал. То он звал Цай-ся, чтобы она налила ему чаю, то кричал, чтобы Юй-чуань сняла нагар со свечи, то говорил, что Цзинь-чуань загораживает свет. Но ни одна из служанок, которые вообще не любили его, не отзывалась. Лишь Цай-ся умела ладить с Цзя Хуанем. Она налила ему чаю и потихоньку сказала:

– Будьте сдержанней, зачем вы раздражаете служанок?

Цзя Хуань пристально посмотрел на нее и ответил:

– А ты не указывай, я знаю, как вести себя. Я уже давно заметил, что ты во всем стараешься угодить Бао-юю, а меня и в грош не ставишь!

Возмущенная Цай-ся ткнула пальцем ему в лоб и воскликнула:

– Бессовестный вы! Вы похожи на «собаку, которая, кусая Люй Дун-биня[104], не понимала, что делает!»

В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фын-цзе. Она расспрашивала Фын-цзе, сколько гостей собралось у Ван Цзы-тэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Потом пришел Бао-юй. Увидев госпожу Ван, он поклонился ей, как требовал этикет, затем приказал служанкам снять с себя халат, повязку со лба, стащить сапоги и лишь после этого бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове. Обняв мать за шею, Бао-юй на ухо болтал ей все, что приходило в голову.

– Сынок! – сказала ему госпожа Ван. – Ты много выпил, и лицо твое горит. А теперь ты все время вертишься, и я боюсь, как бы тебе не стало плохо. Лучше полежи спокойно!

Она приказала подать подушку. Бао-юй лег позади госпожи Ван и приказал Цай-ся растирать себе спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цай-ся, но она была грустна и рассеянна и не обращала внимания на его шутки, а все время косилась в сторону Цзя Хуаня.

– Дорогая сестра, – сказал Бао-юй, дернув ее за руку, – ты и мне удели хоть немного внимания!

Он снова потянул ее за руку. Цай-ся недовольно отдернула руку и сказала:

– Если будешь баловаться, я закричу!

Цзя Хуань, который все еще находился тут, внимательно прислушивался к их разговору. Он давно ненавидел Бао-юя, а сейчас, когда Бао-юй пытался заигрывать с Цай-ся, его ненависть разгорелась с особой силой. Он долго сидел, глубоко задумавшись. Вдруг, как бы невзначай, он сделал неосторожное движение рукой и опрокинул светильник. Горячее масло из светильника выплеснулось прямо на лицо Бао-юя.

– Ай! – раздался возглас Бао-юя.

Все, находившиеся в комнате, испуганно вскочили, схватили стоявший на полу фонарь и при свете его увидели, что лицо Бао-юя залито маслом.

Взволнованная госпожа Ван тотчас же приказала служанкам умыть Бао-юя, а сама с бранью обрушилась на Цзя Хуаня.

К пострадавшему Бао-юю, который лежал на кане, подбежала Фын-цзе. Она принялась хлопотать возле него, одновременно приговаривая:

– Как неуклюж этот Цзя Хуань! Сколько раз я ему говорила – не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше воспитывать и поучать его!

Последняя фраза словно подтолкнула госпожу Ван, она велела позвать наложницу Чжао и стала упрекать ее:

– Вырастила паршивое отродье, а воспитать его не умеешь! Чем чаще я вас прощаю, тем больше вы распускаетесь!

Наложница молча снесла обиду и тоже принялась хлопотать возле Бао-юя. Она увидела, что на левой щеке у Бао-юя вскочил волдырь, но, к счастью, глаза остались невредимыми.

Госпоже Ван было очень жалко сына, и, кроме того, она не знала, как объяснить матушке Цзя, что случилось с Бао-юем, если та на следующий день спросит. Все это еще более усиливало ее гнев, который она срывала на наложнице Чжао.

Когда обожженное место на щеке Бао-юя присыпали целебным порошком, он сказал:

– Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу ей, что сам обжегся.

– Тогда она станет бранить служанок, – возразила ему Фын-цзе. – Так или