жизнь торговца весит больше. Судья всегда кладёт на чаши весов не только то, что видно со стороны. В том своя правда… Да как это съесть? Испорчено, скрипит на зубах!

— Ха! Настоящая правда всегда одна, иначе какая же это правда! Вот тебе правда яйца: оно не испорчено, а рождается в скорлупе. Ты просто видел лишь те, что уже облуплены — а они все таковы, если очистить! Но ты уже осудил, не разобравшись…

— Будешь ещё учить меня! — прикрикнул Фарух, но больше ничего не сказал. Он доел, тщательно разглядывая каждый кусок — всё равно хрустело, — больше половины бросил зверю и сел у стены.

Он притворился спящим, видно, чтобы настал конец разговорам, но притворялся плохо — всё ёрзал, морщась, и незаметно подкладывал под спину ладонь. После ветер задул в окно, брызгая в лицо дождём, и Светлоликий фыркнул раз, другой, но не открыл глаза. Он уже хотел было сдвинуться, но тут зверь пакари наступил ему на колено и, потоптавшись, улёгся с довольным хрюканьем.

Поно глядел, опершись на руку щекой — другой-то забавы не было, — и теперь рассмеялся. Но Фарух и тут смолчал, делая вид, что спит.

Дождь утих под вечер, когда Великий Гончар уже затушил свою печь. Угли ещё тлели — вот-вот погаснут, и настанет тьма.

— Идём! — торопливо, чтобы не передумать, сказал Поно. — Идём, довольно терять время!

Всё-таки, может, они пошли и зря. Вышли из Ньяны — одни, других умников не нашлось, чтобы в такой час, да в эту пору пускаться в путь — и скоро потеряли дорогу. А как не потерять, если всё залито водой?

Поно уже и бродил туда-сюда, мочил ноги — нет, не понять, куда идти! И мимо никто не едет. Хоть возвращайся в Ньяну, пусть их комнату и занял уже кто-то другой — только не видать городских огней, и уже не припомнить, в какой они стороне.

Одно хорошо: Великий Гончар, похоже, уснул до утра и не собирался лить воду, а, засыпая, поставил ночную лампу так, что она осветила землю.

— Что там? — нетерпеливо спросил Фарух с бычьей спины.

— Что, что! — с досадой откликнулся Поно и поддал озябшей ногой по грязи. — Слезай да сам поищи дорогу, или молчи!

— Разве это я настаивал на том, чтобы идти? Ты захотел идти, ты и ищи дорогу!

Поно ещё повертелся — ничего не понять: равнина и равнина, наверху серо, внизу черно, посередине лампа. Свет лежит на воде, дробится там, где выглядывают травы, где бугрится земля. Одинокое дерево стоит вдали, а больше и взглядом не за что зацепиться.

Бык, вздохнув, пошевелил ушами. В глазах его в этот час будто горели тусклые огни. Поно похлопал быка по морде, почесал шею, а потом, забравшись на спину, велел ему потихоньку идти, не теряя из виду дерева, чтобы не ходить кругами.

— Мараджа в той стороне? — спросил наместник. — Как ты понял?

— Может, в той, может, не в той, да не стоять же нам в этой грязи до утра! По соседству с нами жил пекарь, Бабия, мудрый человек. Он всегда говорил: куда-то иди, куда-то да придёшь.

— А не знал ли он другую мудрость: если куда-то идти, не понимая цели, то потратишь вдвое больше времени, возвращаясь?

— Всё лучше, чем стоять и ждать, пока кто проедет мимо или пока дорога просохнет, чтобы мы её нашли. Тут этой мудрости целое поле! Хочешь, слезай, и я прихвачу тебя после, как буду возвращаться. Только, может, путь окажется хорош, и я не вернусь!

Фарух толкнул его в спину.

— Молчи уж! — велел он.

Поно не смог бы сказать, долго ли они ехали. Уже и дерево пропало вдали, и другое, и третье. Великий Гончар повернулся на другой бок, и храп его раскатился над плоскими холмами. Поно взмолился про себя: только бы он не проснулся, не взялся лить воду! Но нет, всё стихло.

А что пустился в дорогу, он пожалел много раз. Хорошо, когда светит ночная лампа, да только порой она меркнет, обступает тьма, и не спрятаться. Ни дома, ни одеяла, чтобы укрыться, — ничего, только тьма у быка под ногами и тьма вокруг, и нет ей конца!

Поно был рад и Фаруху, только не мог придумать, о чём с ним заговорить. Прокашлявшись, сказал опять:

— А я видел порождение песков… Если бы ты видел, небось обмочился бы от страха!

— Зато я читал о нём, а ты не умеешь читать.

— Ха! Я и так знаю, к чему мне читать? К нам ездили торговцы, плыли мореходы — я слышал так много историй, что тебе и вовек не перечитать!

— Неужели? — спросил наместник. — Ты говорил, этот зверь рождён из дыхания умерших в песках, а я знаю другую сказку: давным-давно жили три вора, что грабили и убивали путников на дорогах… Должно быть, ты слышал о них.

— Конечно, слышал, да уж позабыл. Всё в голове не удержишь! Ну, расскажи.

Фарух издал звук, будто усмехнулся довольно, и сказал:

— Воры отыскали оазис, о котором никто не знал, и прятали награбленное там. Как состарились, поселились в городе и открыли лавку пряностей, но много ценностей осталось среди песков.

Он перевёл дыхание. Может, ждал, что Поно что-то скажет, но тот молчал, и Фарух продолжил:

— И вот они решили забрать остальное. Но хотя они жили в достатке и слыли уважаемыми людьми, жадность их не уменьшилась, а только возросла, потому воры не могли довериться друг другу и всё спорили, пока не решили ехать втроём. Но едва отъехали от города, один из них убил своих товарищей. Он взял воды, только чтобы добраться до оазиса, и бросил всё лишнее, чтобы на телеге осталось больше места для ценных вещей. Только когда приехал, то увидал, что источник пересох, и оазиса больше нет.

— Ха! — сказал Поно. — Хорошо, хорошо: я не знал этой сказки, но он заслужил. Что же было дальше?

— Что? Вор обезумел. То грузил золото на телегу, то сбрасывал, то выпрягал быка, чтобы уехать налегке, хотя и понимал, что всё равно не спасётся. Он кричал и плакал, проклиная судьбу. Жаль ему было себя, но больше того жаль, что кто-то другой доберётся до сокровища, другой завладеет им. Вор не хотел умирать, но неизбежное случилось: пески выпили его. Однако Великий Гончар не взял ни его иссохшее тело, ни чёрную душу. Говорят, с тех пор он и бродит в виде чёрного зверя, охраняет своё золото. Говорят, сокровище ещё там, в песках, да только взять