— Хорошая сказка, — похвалил Поно. — А я вот тебе расскажу про старую Вайю с одним кривым зубом…

Скоро он пожалел, что начал рассказ. Когда вдали показался маленький огонь, будто стиснутый тенями, первым его заметил Фарух, оттого что Поно давно уже зажмурился и только надеялся, что бык и сам куда-нибудь дойдёт. Но вот наместник толкнул его в плечо и позвал:

— Смотри!

— Да уж смотрю! Что ты толкаешь меня?

— Ты разве не видишь?

— Как же не видеть? Вижу.

— Отчего тогда мы едем не туда?

Лишь тогда Поно открыл глаз — и заметил костёр, и направил быка к нему.

— Туда, туда, — проворчал он. — Это я выбирал ровную дорогу.

Они вышли к реке, к неспокойной Бариди. Здесь и воздух, сырой, так бушевал, будто над землёй текла ветреная река, захлёстывала, грозила сбить с ног. Чуть больше десятка низких хижин, встав тесно среди кустарника, прикрывали плечами одинокий огонь. У огня сидел старик, качая головой. Волосы его, курчавые и короткие, были тронуты сединой, будто неровно измазаны белой глиной.

Старик поднял слезящиеся глаза и долго всматривался, а потом сказал:

— А, Великий Гончар привёл гостей к нашему порогу! Всем, кого он ведёт, мы рады. Садитесь к огню.

Фарух, спустившись, огляделся. Видно было, его позабавили низкие остроконечные хижины, до земли крытые соломой.

— Что это тут одни крыши? — спросил он с насмешкой, поднимая брови. — Где же дома?

Прежде чем Поно успел его остановить, он отбросил ковёр, закрывающий вход, пригляделся и попятился, а из хижины выбрался человек, испуганный со сна.

— Что такое? — спросил он сипло и поглядел на старика.

— Великий Гончар привёл гостей. Да не просто гостей — музыканта! — ответил старик, разглядев уши пакари над краем сумки. — Он выбрал твой дом, Пири.

— А! — сказал человек и склонился низко. — Заходи, желанный гость! Мой дом теперь твой.

— О, благодарю тебя, — всё так же насмешливо проговорил Фарух и, согнувшись, забрался в хижину. Поно поспешил за ним.

— Слушай, — прошептал он, но наместник не слушал. Ощупывал деревянный каркас, сплетённый бечёвками и укреплённый землёй. В слабом свете, проникающем сквозь дыры в ковре, осмотрел, как устроена крыша, а потом заметил переносную печь, круглую, с плоским верхом, и похлопал по ней, как по барабану. Поддел ногой тряпьё на циновке — бедную постель.

— Что это? — со смехом спросил он и пошёл наружу.

— Слушай! — прошипел Поно, хватая его за руку, но Фарух не слушал, отмахнулся.

— Что это вы тут устроили? — спросил он громко. — Где ваши дома?

Из других хижин уже выглядывали, а кто не проснулся раньше, уж верно, проснулся теперь.

— Как зовётся ваше поселение?

— Да никак, — растерянно ответил человек, уступивший свой дом. — Что толку называть? Река разольётся, смоет, найдём другое место…

— Чем же вы живёте? Я не видел полей.

— Рыболовы мы…

— А, прячетесь тут, чтобы не платить податей!

Тут Поно не вытерпел и вонзил локоть наместнику в бок — тот охнул, согнувшись.

— Уж простите нас, добрые люди! Друг мой любит шутить, да не умеет. Зато, как выспится, он вам споёт…

И затолкал Фаруха в хижину, а там крепко взял за плечо.

— Я говорю: слушай, — прошипел он. — Ты не слушал, и вошёл в чужой дом, и хозяину пришлось его оставить — стыдно! Тебе отдали всё, а ты посмеялся, показал, что недоволен — стыдно вдвойне!

Они стояли друг против друга, упираясь ладонями в колени, потому что выпрямиться здесь бы не вышло.

— Ты мне говоришь про стыд? Они лгут! Какие же это дома?

— А что ж это? Вот постель, вот печь…

— Разве это печь? У меня во дворе печи, как весь этот дом, а это глиняная бочка…

— Зато её легко перенести, если вода разольётся!

— Да кто станет жить там, где вода разливается? Люди в моих землях живут хорошо! Города велики и красивы, и поля родят щедро, а это, а это насмешка! Что это?

— А вот таков ты наместник! Сам говорил, не выходил со двора, а туда же — знает, как живут люди! Вот так и живут. Что, ты о таком не читал?

Фарух замолчал и осмотрелся опять, в этот раз подмечая больше: глиняную миску в углу, и золу в печи, и то, что постель под ладонью тепла.

— Неужели так и живут? — спросил он глухо и опустился на циновку. — Разве так можно жить? Да они, может, от чего-то прячутся? Может, нарочно так живут, чтобы в другой жизни Великий Гончар дал им достаток?

Поно ему не ответил, да ответа и не требовалось. Он отыскал в сумке стручки бобов, купленные в Ньяне на шумном рынке — хитрый торговец заговорил зубы, заболтал, да и подсунул на сдачу обкусанные ногти, половинки. Пока держал в руке, будто целые. Поно уж потом заметил обман, да поздно.

Уж как он себя корил: ведь всегда проверял, даже дома, где его знали и сам он знал каждого торговца, а тут устал, да ещё рядом печь, как нарочно, и чад выедал глаза, и от прилавка тут же оттеснили, вот и не посмотрел, что дали. А Фарух и не понял, в чём беда, сказал бросить, да и всё. Будто в сумке у них медь и серебро заводятся сами собою, как блохи в тряпье бедняка!

Теперь Поно вспомнил о своей неудаче и помрачнел. Бобы он дал пакари: осталось на одного, и зверю не объяснишь, что надо терпеть. Пойдёт ещё побираться, и его, конечно, накормят, да только лишней еды тут ни у кого нет.

— Храмовники говорят, когда настанет час, Великий Гончар поменяет местами голодных и сытых, — сказал Фарух, заламывая пальцы. — Я всё боялся… Думал, в другой жизни стану работником, таким, как те, что в моём доме. Думал, придётся трудиться, и голодать, если за работой некогда будет поесть. Носить простые одежды, серые, грубые, и клониться перед каждым, и сносить удары, если хозяин не в духе. Но это…

Он повёл рукой и спросил недоверчиво:

— Разве так бывает? Разве бывает? У моих работников есть постели, и комнаты их просторны, и одежды чисты. Едят с моего стола… Отчего эти люди не пойдут в город и ни к кому не наймутся в работники? Должно быть, они просто ленивы!

— Ха! Ещё бы в твоём доме не жилось привольно. Да только ты не видал дальше своего двора! Мы растили скарп, и я трудился, сколько себя помню, а хватало только на еду и на целителя для мамы, а как она не смогла работать, то