Гуляй-Городыня раскатилась на своих лыжах под уклон, грохнула внутри ее литавра, запела труба, завопили казаки на разные голоса. На своем пути Городыня опрокинула несколько шалашей, плюясь свинцом, прошла по вражескому лагерю, но, домчавшись до оврага, упала на бок. А кольцо было прорвано, казаки сигали в лес, надевали лыжи.

Григорий был легко ранен в руку. Все бы ничего, если бы не безлюдье и морозы.

Уже еле волочили по снегу самодельные лыжи, когда вышли к таежной заимке. Здесь жил Тимофей Долгой. Бежал из Руси в нети. Дошел до малой речки в лесу, и место понравилось.

Поселился с сыновьями вдали от всех. Поляны распахал. В одном из ручьев соль добрую нашел. Варить ее легко, и соль — чистая. Охотится, рыбачит, и малая водяная мельничка своя.

— Зову себя свободным землепашцем. Никому не плачу. И вы меня не выдайте, если к людям выйдете. Сюда лишь зимой и пройдешь, А летом — одна тропа над болотами идет, да и та под водой. Одна беда: парней скоро надо женить, а не на ком. Думаю, думаю. А на ком? На медведицах? И то еще хорошо. Никаких иных девок на тыщи верст вокруг днем с огнем не найдешь.

До тепла прожили у Долгого. Помогали ему по хозяйству. А как пришла весна, прилетели птицы из дальних стран на сибирские озера, проводил Долгой секретной тропой казаков и указал им путь до ездовой дороги.

Все чаще встречались одинокие, пустые зимовья, пепелища костров. Вот и вышли на дорогу, где валялись конские шевяки. Стало быть, недавно тут люди проезжали, стало быть, скоро и еще проедут. И через день пути нагнали их конные казаки. За ними на телегах ехали девки, много девок! А за ними — опять казаки, с копьями да пищалями. Григорий спросил десятника:

— Где же это, браты, вы столько малины насобирали? Куда везете? Не дадите ли нам по ягодке? Попробовать?

— Ягоды-то есть, да не про твою честь! — отвечал казак и пояснил: — Сии девицы с Печоры-реки с деревень собраны по царскому указу. Сопровождаем мы их от Тобольска до дальних острогов. Их аж сорок штук. Сам царь Алексей Михайлович распорядился этих девок в Сибирь дальнюю доставить, да распределить между глухими острогами, дабы там выдать их замуж.

— Так, может, они в своих деревнях просватаны?

— Их никто не спрашивал, государь указал, а бояре приговорили.

— Маловато — сорок девок на всю Сибирь.

Один из казаков, кудрявый, пропитый и прокуренный, рассмеялся:

— Девками они были, я чаю, еще на Печоре своей, из них до Камня девкой доехала только одна. Да и то нам не досталась, подьячий испортил. Да ладно, нам и так сойдет. От Тобольска — до сего места с каждой из них по сорок раз переспал. Теперь их пусть в жены берут кто хочет, нам убытка не будет.

С отрядом этих казаков и доехал Григорий до Якутска. Что было сказать воеводе? Был коч, а теперь его нет, из большого отряда в живых остались лишь шестеро. Нет ни ясачных записей, ни рыбьего зуба, ни мехов.

В доме у Якушки уже не было Хайрюзы, куда она девалась — целовальник не знал, ушла однажды утром из дома и не вернулась. Он более ее в Якутском не видел.

В воеводской канцелярии Григорий положил на стол десяток диамантов, чертеж приложил, как до горы дойти, где этот камень брать. До середины лета допрашивали его и других казаков. А как такой-то погиб? А как этот утонул? А Нехорошка, значит, с высокой скалы сверзился? А уж с казаками уговорено было, что говорить.

Записали все в бумаги и сообщили Григорию: из Москвы указано — лишить его чина, имущества да отправить в Енисейский город простым казаком. Жалованье за поход ему, однако же, выплатили как боярскому сыну. Киса его потяжелела.

Отбывая к месту новой службы, взял он с собой лишь книги ученые, припрятанные им диаманты да тыквенную баклагу с добрым вином. Вино веселит, диамант хранит от напастей, а при случае и деньги за него возьмешь немалые.

Енисейск был наказан Господом за грехи его жителей, было тут весной такое наводнение, что льды, как скалы, падали на стены крепости, разрушая их. И многое было сметено с лица земли, разрушено. И до этой поры город еще толком не отстроился.

Григория сам воевода Пашков расспрашивал о его житье-бытье в Томском, да потом в Якутском. Потом сказал:

— Енисейский ничем не хуже Томского. Жилья пока нет. Поломало все хоромишки. Однако возле женского монастыря есть изба, где живут двое бывших знатных. Определяю тебя к ним. Там один алхимик тоже раньше в Томском служил. Теперь руду да камни ищет. Вот ты и помоги ему, грамотность твоя в здешних местах редкая.

Григорий осмотрел новое место жительства. На берегу Енисея, между впадающими в него речушками Толчейной да Скородумом, поместился кремль, в коем, кроме царских служб, была еще церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы.

Вдали виднелась Железная гора, там добывали руду, из коей, говорят, выплавляют белое немецкое железо, делают болванки для пушек, корабельные скобы и многое другое.

Григорий подумал о том, что в его судьбе уже были две горы: Воскресенская в Томске, Вознесенская — в Кузнецке, а теперь вот — Железная, здесь. Получается — воскрес, вознесся, теперь станет железным?

На устье Толчейки Григорий увидел большое плотбище с лесопильными мельницами, с горами бревен. С кораблями, которые были в строительных деревянных решетах. Ссыльные украинские казаки в смушковых шапках похаживали по плотбищу с трубками-висюльками в зубах, усы у них были прокурены и вислые. А курить-то опять запретила Москва. Только в Сибири не все указы сразу исполняются. А иные не исполняются вообще никогда. Да и то сказать, при Михаиле Федоровиче ноздри за курение рвали, при новом царе велели торговать всюду царевым табаком. Теперь одумались, и вновь велят не курить.

Казаки покуривали, стучали топорами да пели свою песню:

То ще добре козацька голова знала,

Що без вийська козацького нэ вмирала…

А перед плотбищем возле реки Толчейной, кою еще кличут Мельничной, виден Христокрещенский монастырь.

Перекрестившись на монастырские стены и кресты, Григорий спросил встречного мужика — как найти Францужанина? Мужик указал на ветхую развалюху, где даже крыши не было, а вместо нее положен был дерн, из которого выросла маленькая березка, трепетавшая на ветру листочками.

Григорий постучал в дверь. Отворил ее человек в кружевном грязном фряжском воротнике, в полукафтане, когда-то модном, но очень заношенном. Человек имел живые, черные, маслянистые глаза, бородку клинышком, тонко подбритые усики. Был черен волосом и задумчив.

То, что они оба сперва были сосланы в Томский, а теперь вот — сюда, делало их как бы родными. Савва хлопнул в ладоши, и вошла старая карга, одетая почему-то как одеваются девки, и платок у нее не был завязан под подбородком, как это бывает у женщин.

— Она прозывается девицей, — пояснил Францужанин, — хотя подрабатывает передним местом. Но замужем не была.