же скоростью. Дышать было печем. Время остановилось. Бог Китов, бурля воду огромным хвостом, все мчался и мчался вперед. Сознание угасало. И вдруг Сяки заметил над головой нарастающий свет. С грохотом рассыпалась громада воды, и он вновь ощутил возбуждающее действие тумана, красный цвет заката, драгоценный воздух, вернувший ему жизнь. Он вдыхал его полной грудью. Рука его высвободилась из ячеек сети, и он соскользнул в воду. Тут глаза юноши встретились с маленькими глазами Бога Китов. Потускневшие, они с укором смотрели па него. Как ни странно, глаза эти оказались тихими, кроткими, в них не было ни злобы, ни ярости. Сяки даже растерялся. Ему казалось, что они уже с давних пор смотрят друг на друга. Набрав воздуха, кит немного погрузил голову в воду и слегка окатил Сяки. Опомнившись, юноша вновь взобрался на голову кита. Теперь было совсем просто ухватиться одной рукой за отверстие фонтана. Вытащив нож, Сяки принялся снова долбить кость. Горячая кровь, медленно стекая, залила ему руки, локти и плечи. Кит не шевелился. Он, видимо, был мертв. Сообразив наконец, что дело сделано, Сяки, не помня себя, вскочил и высоко поднял нож. Но он не услышал радостных криков с моря. Последний рывок Бога Китов оставил две переполненные лодки далеко позади. Он и Бог Китов, человек и животное, а больше, насколько хватал глаз, вокруг ни души. Сяки, не зная, что дальше делать, машинально покачивался на голове кита. Вдруг кит вздрогнул, словно ожив, и дикий вопль рассек волны: застигнутый толчком врасплох, юноша соскользнул с головы к боку, из которого торчал лес гарпунов. Острая боль обожгла правое плечо и бедро. В глазах догорело огромное солнце…

Я один на пустынном каменистом берегу. Все залито красным светом. И гребни волн, которые, разбиваясь о камни, кричат о невыносимом одиночестве, окрашены в тот же цвет. Даже полоса белой пены на песке отливает алым. Тот же свет ложится на большую корзину, единственный предмет на этом берегу, и на мой лоб, на лоб прижавшегося к ней человека. Я, как старик, укутан в ватные одежды и тряпье. От этого света глаза мои щурятся, но зато он отвлекает от мучительной боли в правой руке и в правом бедре, которая не перестает меня терзать. Боль пронзает мое тело в такт пульсирующей крови. Она меня убьет.

Эта невыносимая боль длится с той минуты, когда я упал со спины кита. Подплывшие наконец рыбаки вытащили меня, а сакэ привело в чувство.

Когда в таких муках оборвалась жизнь Бога Китов, море вокруг побурело от крови. Две уцелевшие лодки, битком набитые людьми, чуть покачивались на вечерней зыби, дожидаясь плоскодонок. Сначала я не чувствовал боли. Рука и бедро онемели. Но раны, на которые то и дело попадала холодная как лед вода, кровоточили, и моя кровь смешивалась с кровью кита. Холодный ветер пронизывал до костей. Когда спустилась ночь, несколько молодых отчаянных гарпунеров подобрали обломки разбитых лодок, положили их на спину кита, облили жиром из фонарей и подожгли. Сильный ветер раздул огонь. Издали, наверно, казалось, что прямо на воде пылает погребальный костер. Люди окоченели и перестали ощущать свое тело. Чтобы как-то согреться и прийти в себя, они начали срезать с хвоста кита куски жира и еще теплого мяса и с жадностью их съедали.

Ночью, после «часа крысы»[36], на огонь подошли две лодки и несколько плоскодонок. Лодки взяли кита с двух сторон на буксир, а меня и других раненых перенесли в плоскодонки. Мы возвращались домой, но лица были хмурыми: никто не испытывал той радости, которая охватывает тех, кто возвращается с добычей. Слишком велики были потери.

К «часу лошади» следующего дня мы едва живые добрались наконец до берега. Издали слышны были радостные крики, но по мере того, как лодки приближались, голоса становились все тише, когда же стало видно, что вернулись только две лодки, берег сначала замер, а потом послышались рыдания. Выбравшись из лодок, смертельно уставшие рыбаки сделали несколько шагов по ослепительно белому песку и упали на него как подкошенные. Ни у кого из них не осталось сил ни переносить раненых, ни вытаскивать на берег Бога Китов. Пока мы добрались домой, кит совсем ушел под воду и теперь его скрывало огромное красное пятно на поверхности моря. Только нарост на носу, облепленный белыми устрицами, и пробитая мною кость с продетой сквозь ноздри веревкой торчали наружу. Все было залито ослепительным полуденным светом. Вместе с мельчайшими капельками влаги, носившимися в воздухе, потихоньку испарялась и моя жизнь. Я терял силы. Помню, как морщинистые руки стариков и женщин осторожно уложили меня на носилки. Вдруг остро, так, что дыхание перехватило, я ощутил запах моря и грохот далеких волн. Сознание покинуло меня. Когда я очнулся, то увидел сидящих передо мной в полумраке сестру, Эй, хозяина с перевязанной, видимо, раненой рукой и священника.

— Как Бог Китов?

— От него осталась одна голова. Лежит на берегу.

— Перенесите меня туда. Перенесите меня на берег и положите перед Богом Китов. Я хочу видеть его умирая.

Патер, с которым я не в ладах, удивился моему желанию и стал возражать. Но хозяин велел исполнить мое желание. По его распоряжению меня положили в гроб — ящик, сколоченный из досок, и вот уже три дня я лежу здесь, на этом берегу, продуваемом холодными ветрами. Передо мной, носом к морю, на песке лежит белый череп кита. В лучах заходящего солнца он отливает красным — совсем как тогда, когда весь в крови сражался за жизнь. Женщины и друзья гарпунеры не отходили от меня, но я попросил их дать мне последнюю возможность побыть с Богом Китов наедине. Они построили шалаш так, что я их не вижу, а они меня видят хорошо и посменно дежурят там даже по ночам, чтобы не оставлять меня одного. Но я не один. Только откуда же им было знать о той жестокой битве, которая разыгралась этой ночью между мною и Богом Китов.

Когда тьма спустилась на землю, в небе холодно заблестели звезды. Лежавшие передо мной огромные кости незаметно обросли мясом и кожей, и Бог Китов ожил. Взметая могучими плавниками серебристые брызги, он медленно поплыл в океан. Почти в тот же миг я, заключенный в этот тесный гроб, превратился в прежнего молодого, крепкого китобоя и под прикрытием тумана, высоко подняв блестящий гарпун, начал преследовать Бога Китов.

Всю ночь я бодрствовал. Настало утро. Протянув розовые пальцы, оно коснулось моря. Его полоска