см. также в фельетоне Ильфа «Политграмота плюс корова» [опубликован в кн.: Ильф А., ПО (2004)]. Видимо, восходит к известному в те годы анекдоту из серии «рассказов о бандитах»:

«Идет… ночью гражданин по улице. Темно и кругом ни души. На гражданине шуба медвежья, великолепная. Вдруг подбегает к нему мальчонка маленький и говорит: «Сымай шубу!»

Гражданин смотрит на мальчишку: вот так, мол, бандит, — и спокойно отвечает: пошел прочь, чертенок ты этакий. А мальчишка не унимается: «Сымай да сымай шубу». И даже в слезы, хнычет, а сам не отстает: «Сымай шубу!» Гражданин ему опять: «Пошел прочь, мразь ты этакая!» Но тут из ворот выходит личность, прямо к гражданину, и говорит уже серьезно: — Ну, сымай шубу, чего зря дите мучишь! Вот вам и мальчишка. Шубы своей великолепной господин, конечно, лишился». В другой версии беспризорники говорят ограбляемому прохожему: «Ты что же это, маленьких забижать?» [М. Серпуховской, Рассказы о бандитах: московские слухи, легенды и анекдоты, КН 15.1926; В. Холодковский, В подполье жизни, КН 27.1926; курсив мой. — Ю. Щ.].

О вымогательстве беспризорников под видом жалостных просьб и предостережений не обижать детей рассказывают мемуаристы:

«На базар за продуктами ходили самые маленькие. Их обидеть не посмеют. Подойдет такой малявка к ларьку и канючит: — Дяденька, дай колбаски… Тетенька, дай хлебца… Торговцы от злости скрипели зубами, но давали немытому покупателю, которого не видно из-за прилавка, круг колбасы, батон хлеба, арбузы и вообще всякую снедь… Если попадался какой-нибудь скряга или новичок и отказывал малышам, утром он не находил ни своего ларька, ни продуктов» [Кузьмина, О том, что помню, 261].

25//8

Что мне Гекуба? Вы мне, в конце концов, не мать, не сестра и не любовница. — Что мне Гекуба? — часто цитируемые слова из «Гамлета» В. Шекспира: Что он Гекубе? Что ему Гекуба? /А он рыдает… [д. 2, сц. 2, пер. Б. Пастернака]. Остальное — реминисценция из стихотворения «Узница» Я. П. Полонского: Что мне она! — не жена, не любовница, / И не родная мне дочь! / Так отчего ж ее доля проклятая / Спать не дает мне всю ночь! (1878).

По мнению комментаторов, стихотворение относится к Вере Засулич, ожидавшей суда за покушение на петербургского градоначальника Трепова. Отсюда, видимо, и острота Бендера, предупреждающего, что — в отличие от поэта — он не будет болеть душой за заключенного Воробьянинова. Положенная на музыку рядом композиторов (С. И. Танеевым и др.), входившая в песенники, «Узница» была популярна в левых кругах.

25//9

Воленс-неволенс, но я должен поставить новые условия. — Переиначенное лат. volens nolens. — «Воленс-неволенс, а я вас уволенс» [ИЗК, 163]. Использовано неоднократно в повести соавторов «Светлая личность» [Ог 10.07–16.09.28; Собр. соч., т. 1].

25//10

Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гремевший, трескавшийся и ударявшийся о гранит набережной, давно уже измельчал и стаял. — Фраза «подчеркнуто толстовская» [Чудакова, Поэтика М. Зощенко, 99]; ср., например, финальную метафору: «И свеча, при которой…» [Анна Каренина, VII. 31]. Ср. ДС 26//1.

Примечания к комментариям

1 [к 25//2]. Части туловища извозчика в доавтомобильной культуре рассматривались функционально, играя роль своего рода пульта управления извозчиком. Спина, как мы видели, служила для сигнализации о желаемой скорости, остановках и т. п. (эмоции седока, которым при этом мог даваться выход, были уже фактором вторичным). Воротник мог использоваться как род ручки при посадке: «Ухватив его [старика-извозчика] за воротник изорванного армячишка, причем его сморщенная шея над сильно сгорбленной спиной как-то жалобно обнажалась, я влез верхом на… сиденье…» [Л. Н. Толстой, Юность, гл. 7]; отметим здесь и в ДС сходство образа извозчика. Торс и пояс могли выполнять роль поручня: «Губернатор ехал стоя, держа руку все время под козырек. Левой рукой он держался за кушак кучера, а лицо все время было обращено к царю» [Кренкель, RAEM…, 31]. Дергая извозчика за пояс, пассажир останавливал движение; трогая его за плечи — требовал поворота, и т. н. [Житков, Виктор Вавич, 239].

Эти черты извозчика чутко отмечает французский писатель Люк Дюртен, посвящая вымирающему институту извозчиков несколько страниц своей книги о Москве 1926–1927 г.: «Напомним, что слово «извозчик» обозначает одновременно и кучера, и его пролетку. В царское время человек на козлах представлялся лишь частью экипажа, элементом лошади: чувствительная зона, предназначенная Провидением для воздействий пассажира» [Durtain, L’autre Europe, 59].

2 [к 25//5]. Незадолго до действия романа (весной 1926) в некоторых районах Москвы произошло наводнение, по поводу которого возник свой фольклор и юмор, в том числе и шутки о плывущей по комнате мебели [см. Kisch, Zaren…, 76: Hochwasser als Spass].

26. Два визита

26//1

Подобно распеленатому малютке, который… — Период явно построен под Толстого, причем «особенно «толстовским» является само положение этого отрывка в начале главы» [Чудакова, Поэтика М. Зощенко, 99]. Подобные развернутые сравнения (восходящие в конечном счете к эпосу) встречаются у Толстого в «Войне и мире» (например, сравнение Москвы с «обезматочившим ульем» [III.3.20], французской армии с раненым животным [IV.2.10] и др.) и в «Анне Карениной» (сравнение любовников с убийцей и трупом [III.11]). Ср. ДС 25//10 (где также имитируется этот «толстовский» оборот).

26//2

«Царица голосом и взором свой пышный оживляет пир…» — Неточная цитата из «Египетских ночей» Пушкина [см. также ДС 14//19].

26//3

…Штраф ли это за разбитое при разговоре в трамвае стекло… — Ср. «Зубное дело» М. Зощенко: «Один-то зуб ему, это верно, выбили при разговоре» [Бе 39.1927].

26//4

ПОПАЛ ПОД ЛОШАДЬ… — Хроника мелких происшествий, несчастных случаев регулярно печаталась в газетах: «На углу Тверской-Ямской и Б. Грузинской улиц на постового милиционера Панкова наскочил автомобиль с коляской под управлением С. Соколова… Все отвезены в институт Склифосовского»; «В Яузскую больницу из д. № 8 по 3 Карабковскому переулку доставили отравившуюся бертолетовой солью А. А. Петрову» [Из 04.05.27] и т. п. Пострадавший отделался легким испугом — прочное клише газетных отделов происшествий 20-х гг. Несколько сообщений, кончающихся этими словами, цитирует в корреспонденции из Иваново-Вознесенска А. Гарри [Ситцевая столица, Чу 37.1929].

Ср рассказ Чехова «Радость», где речь идет о хроникальной заметке сходного содержания: «Коллежский регистратор Дмитрий Кулдаров… находясь в нетрезвом состоянии, поскользнулся и упал под лошадь стоявшего здесь извозчика… Испуганная лошадь [ср. «робкое животное белого цвета», ДС 25]… помчалась по улице… О случившемся составили протокол» (ср. «—Требую протокола!», ДС 25). Потерпевший Бендер в романе также преувеличивает значение газетной заметки, воспринимая ее как личную обиду (у Чехова — как славу).

Метод действия Бендера (находит фиктивный предлог для визита в редакцию, чтобы визуально обследовать помещение на предмет стула) напоминает о