видимо, от волнения, и табак тут же рассыпался, бумага сотлела. Телкам совсем не понравилась вся эта процедура с отправлением Даны поближе к нулевому столбу, и особенно не понравилось то, как выглядел литерный гурт:

— Ужас… — сказала Овсянка.

— Кошмар… — согласилась Ириска.

Стадо нестройной толпой вернулось к тропинке и, решив отдохнуть и спокойно осмыслить увиденное, разлеглось на поверхности, а Марта сказала:

— Пастух, давайте я послюнявлю козу — чувствую, отправление Даны и вам не доставило удовольствия.

Пастух дал телке послюнявить козу, тоже прилег, выпустил дым и стал рассуждать, как и всегда, втолковывая коровам кое-какие особенности существования в Божественном стаде:

— Вы, телки, конечно же, спросите, почему на Тракте так много разнообразных гуртов, следующих к местам исправления, и откуда берется такое число провинившихся особей? Вы, правда, уже наблюдали эти гурты, стоя перед известным вам Всеобщим Великим Трактом, где перед телками первого круга для показательности возникает картина всеобщего движения скотины по плоскости, но, находясь в состоянии лишь скользящих копытами по поверхности, вы не смогли воспринять это множество наказанных сущностей как явление отдельное, требующее особой оценки и на самом-то деле представляющее собой проблему, разрешением которой заняты головы Пастухов, Гуртоправов и, конечно же, великий, всеобъемлющий разум Хозяина. Но сейчас, как я думаю, в Божественном свете последних происшедших событий вы уже перестали «скользить» по поверхности и погрузились в реальность — на мой взгляд, не меньше, чем на половину копыта, и поэтому я могу более отчетливо и правдиво обрисовать вам картину происходящего, разумеется, на момент вашего движения по плоскости… Дело в том, что впереди, в прошлом, гуртов, следующих целенаправленно к точкам исправления скотины, было совсем немного, и Гуртового тракта как такового не существовало вообще. Говоря языком моего друга, Пастуха Николая, были гурты «пассажирские» — в десять-двенадцать голов, следующие тихим ходом и обычной дорогой в Загон для сумасшедшей скотины, и изредка были «скорые» — до станции «Скотобойни», но сущностей в этих последних, совершивших серьезные преступления, набиралось какие-то единицы: три-пять непокорных, самолюбивых агрессивных быков составляли обычно скорый бегущий гурт, и если к ним прибавлялось еще двое-трое, то это считалось уже исключением из правил. Ну а уж «литерные» гурты не формировались и вовсе, не было такого понятия, поскольку в Пантеон скотских неописуемых ужасов направлялись единичные головы — позор всего стада! Сейчас же, как видите, провинившихся более чем много, и, мало того, область недопустимых, просто безобразных ошибок заметно расширилась, и это повлекло за собой усиленные меры воздействия на Скотобойнях, куда, ко всему прочему, Хозяин стал определять не только быков, но и коров, поскольку коровы эти своим отвратительным для коровьего существа поведением, о котором я сейчас не буду рассказывать, стали заслуживать почти наивысшее наказание… В Пантеоне же неописуемых ужасов, после того, как Хозяин решил исправлять некоторых помраченных на месте, не отправляя в иллюзию, жестких мер тоже прибавилось: кроме страха перед возможностью попасть в потустороннюю плоскость и вида самого жуткого зрелища для скотины, жутче которого быть просто не может и суть которого вам пока что лучше не знать, там теперь дают посмотреть нарушившим Великий Закон собственные зажаренные мозги, предварительно вымоченные в моче и обвалянные в навозе, — после чего, умоляя о стирании и забытье, скотина сама себе вправляет мозги и выходит из Пантеона как шелковая овечка. И вот, как видите, несмотря на все эти страсти, голов для Пантеона набирается столько, что уже возникли «литерные» гурты… Главный отстойник, кстати, образовался благодаря нам, Пастухам, и в связи с этим пришлось добавить гуртов, которые, опять же с подачи пастуха Николая, мы называем: «товарными». Переживая все же за своих провинившихся подопечных, Пастухи заметили тонкую вещь: есть скотина, как будто бы полностью и безвозвратно поглощенная несуществующим искаженным или недопустимым реальным — такую сразу, без остановок мы отправляем «пассажирским» гуртом в Загон для сумасшедшей скотины, или чуть дальше, «скорым» — на станцию «Скотобойни», — но есть пострадавшие только как бы поверхностно, нам было жаль их, мы чувствовали, что нежелательное затронуло в них лишь несколько падких на всякие глупости скотских извилин, которые можно вполне вылечить легким режимом и убеждением, и попросили у Хозяина разрешения обустроить Главный отстойник, куда и отправляем теперь слегка помраченных поодиночке или в неторопливых, «товарных» гуртах. Кстати, существует тропинка, соединяющая Большую дорогу Художников и Главный отстойник, и по тропинке этой частенько уходят в отстойник самостоятельно, по собственному желанию, отстаиваться коровы, овцы и козы, которые не принадлежат к Большим и даже малым художникам, но очень хотят таковыми являться, и, стоя подолгу лишь на обочине этой дороги, где стояли и вы, вдруг начинают мычать и блеять стихами, подражая художественной скотине, никак не могут остановиться, и, чувствуя в своей голове что-то не то, идут излечиваться в отстойник по собственной воле, чтобы проветрить непоэтические в основе своей мозги и вернуться к прямым стадным обязанностям. Был, правда, случай, когда одну такую корову определили в Загон для сумасшедшей скотины — после того как она промычала: «Здесь нет луны и нет мороза, и дождь идет без облаков, цветы здесь — роза да мимоза, деревья — парочка дубов…» — вот за дубы ей и назначили более строгое наказание.

— Почему, Пастух? Что тут такого? — удивилась Джума.

— А потому, — ответил Пастух, — что как-то раз небесная птица выронила на плоскости сдвоенный желудь, из которого выросли сразу два дуба — невиданныех здесь деревьев, которые вскоре усеяли этими желудями всю поверхность под своими мощными кронами, и целый табун лошадей так пристрастился поедать эти желуди, что бросил свое движение по плоскости, встал под дубами и только и ждал, когда упадет один или несколько желудей… Мало того, вскоре выяснилось, что весь табун отравился — уснул от этого лакомства и не хотел просыпаться… Более того, Божественная скотина, проходящая мимо дубов, стала видеть под ними призрак свиньи… Ну, Хозяин, понятно, приказал с корнем выдрать дубы, древесину закинуть в пустыню, где она постепенно истлела, превратившись в пустынную пыль, о деревьях же этих запретил вспоминать и извлек из мычанья, блеяния, ржания даже звук, обозначающий дуб, и, таким образом, «стихоплетка» преступила закон, установленный высшим разумом на поверхности и под сводом.

— А табун лошадей? — спросила Ириска.

— Табун постепенно проснулся и, хоть и медленно, но втянулся в движение, правда, с первого раза выписав не восьмерку, а двойку, приведшую лошадей в какой-то тупик, так что петлю табуну пришлось выписывать заново.

— А призрак свиньи? — спросила Джума.

— Смысл свиньи относится к инородному для Божественной плоскости смыслу, и поэтому Великий Закон отторгнул этот