— Говори, — только и сказал он. И, прежде чем я успел открыть рот, добавил: — Это Триумвират, да? Женитьба — им как-то удалось использовать ту женщину, — Дэрик имел в виду свою мать, — чтобы спрятать дефектные гены…

Именно на это все время намекал его отец, желая, чтобы все поверили.

— Нет. Твоя мать тут ни при чем. Каждый ген в твоем теле и теле Джули был вычислен, распланирован, как расположение улиц, еще до вашего рождения. Ты и вправду думаешь, что никто не заметил бы? Это сделал твой отец.

Мозг Дэрика завязался узлом.

— Это был Харон, — подтвердил я, прежде чем Дэрик успел назвать меня лжецом. — Он все распланировал; он и сам носил в себе специфические гены, нарочно внедренные. Никто больше об этом не знал.

— Но это же безумие, — прошептал Дэрик. — Почему он хотел разрушить линию рода?

— Он не думал, что разрушает ее. Думал, что улучшает. Хотел усилить род Та Мингов: чтобы члены семьи могли читать чужие мысли и никто не смог бы это обнаружить и чтобы даже подозрений не возникло. Чтобы они всегда оказывались на голову выше, впереди всех — и внутри Центавра, и за его пределами.

Дэрик поглядел на свои руки, тело, как будто увидел их впервые.

— Но идея не сработала?

— Не так, как ожидал Харон. Он не понял сути: это все равно, что пытаться сделать из кого-либо артиста, играющего мистерии, но получить вместо этого простого музыканта или танцора. Плоское вместо объемного.

Джули почти соответствовала его желанию. Она была эмотелепатом: могла чувствовать эмоции и проецировать собственные, но не могла считывать оформленную мысль и, не имея опыта, не могла контролировать эмоциональные импульсы. Она могла также и телепортироваться — телепортация легче поддавалось контролю, но для семьи это оказалось лишь бременем, помехой. Для рода Джули была шагом назад, для Харона — неудачей замысла. Но он попытался снова. Еще раз…

Глаза Дэрика забегали, ускользая от моего пристального взгляда.

— Тогда зачем они убили ее? Центавр. Его мать. — Он задрожал всем телом.

— Возможно, действительно несчастный случай. Дэрик, она не умерла, пока ты не вырос настолько, чтобы помнить об этом, и пока все остальные не убедились, что ты — нормальный.

В глаза Дэрика начало возвращаться благоразумие.

— Как ты скрывал свой Дар? — спросил я. — Все то время, пока рос? — Мне было интересно, как Дэрику удалось не выдать эту тайну, тогда как Джули не смогла выдержать.

— Джули… Джули ее скрыла, — ответил Дэрик, кусая губы.

— Но ведь она была маленькой девочкой.

— Да. Но уже знала, что с ней что-то не в порядке и что люди ненавидят ее за это. Она защищала меня, покрывала меня, учила скрывать свои способности.

Джули старалась спасти Дэрика от боли, которую чувствовала сама; она не могла вынести боль своего брата или избавиться от нее.

— Поэтому я так и ненавидел Джули, — сказал Дэрик.

Этот гнет, постоянный страх и боль, которые Джули чувствовала, но не знала, как скрыть. Он винил сестру за все это.

— Я не знал, что еще делать… Я мог доверять только ей, только она простила бы меня. И я все время ее мучил. Но, несмотря на эти пытки, она не выдала мою тайну. — Он ненавидел Джули даже за молчание.

Дэрик снова посмотрел на меня мрачными, бесцветными глазами. Мы оба понимали, что уже слишком поздно и изменить ничего нельзя. И я понял, что Дэрик никогда не простит мне правды о себе. Но теперь его измена отцу и Центавру превращалась в справедливое возмездие. Мозг Дэрика заново прокручивал предстоящую операцию — шаг за шагом.

— Аргентайн знает о таком… извращенном использовании ее аппаратуры?

— Да.

— И она согласна?

— Да.

— Элнер сказала, что ты остановился в Пургатории. — Дэрик бросил на меня взгляд, в котором отразилось чувство такое же густое и темное, как кровь.

— Верно. — Я выдержал его взгляд, чуть приподняв голову.

— И ты хочешь, чтобы я сказал Страйгеру, что ты в его распоряжении? — спросил Дэрик, и зрачки его расширились.

Я до боли сжал зубы.

— Да, и так, чтобы он поверил. Это должно произойти до того, как Конгресс соберется на голосование.

— И это все, что мне придется сделать? — Глаза Дэрика вспыхнули, посылая взгляд куда-то в сторону, вслед мыслям.

— Вероятно.

— Ну, проблем не будет, — пробормотал он, и я увидел, что его тонкие, как лезвие ножа, губы расползаются в улыбке, которую Дэрик не смог сдержать. — Вообще-то, — сказал он, — это звучит как хохма.

Когда флайер оторвался от земли, унося меня от дома Дэрика, я увидел, как особняк Элнер, заваливаясь куда-то в сторону, съеживается в маленькую точку. Мне пришлось подавлять в себе желание вернуться: постоять во дворе, окруженном каменными стенами, прогуляться по коридорам, пахнущим прошедшими веками, дотронуться до стола, усыпанного звездами, сияющими в пламени камина. Поговорить с Элнер, рассказать ей о том, что мне нужно делать…

Я сказал самому себе, что не застану ее там. Сказал себе правду: если бы она узнала, то постаралась бы остановить меня. Потому что она не поймет, не захочет увидеть мою боль. Чем меньше она знает об этом, тем лучше. И чем меньше я думаю о вещах и людях, с которыми я делил этот дом, тем легче мне будет расстаться с ним.

Вернувшись в Пургаторий, я нашел Аргентайн в примерочной — она гримировалась, надевала свое ночное лицо и, когда я вошел, повернулась в кресле. Одна половина ее лица отливала серебром, вторая — блестела, отражая свет как зеркало. Я прищурился.

— Джиро в порядке? — спросила она. — Что сделал Харон?

— С Джиро все хорошо, — ответил я. — Слишком хорошо и недостаточно… Я видел Дэрика. Мы договорились. Он сделает то, что мне от него нужно.

Аргентайн промолчала, с каким-то беспомощным желанием представляя в уме образ Дэрика.

— Он говорит, что это звучит как хохма.

Волна болезненного ощущения прокатилась в сознании Аргентайн. Она стиснула зубы: чувство вины, вдруг охватившее ее, не дало раскрыть Аргентайн рта, когда негодование возбудило в ней желание обозвать меня ублюдком. Вместо этого, резко тряхнув головой, она закрыла пол-лица волосами и, наматывая прядь волос на палец, сказала:

— Мы обговаривали это, — Аргентайн имела в виду симб, — ну, как ты собираешься сделать то, что Конгресс будет потом проживать. — Она покачала головой, тут же вся заблестев, и ее взгляд говорил мне, что сейчас ей тоже доставляет удовольствие затруднять мне жизнь. — Все сомневаются, что на другом конце это сработает, даже если системы и совместимы.