— Да, — согласился Брэди. — Но это только мое мнение. Мне все равно надо оговорить дело с бортом. Центавр очень много потеряет, если дерегуляция провалится. Если борт не согласится, то мой долг — остановить тебя.

Я промолчал.

Легионеры доставили меня обратно в город и отпустили за ватерлинию. К середине дня я добрался до Пургатория. Мои ноги начали спотыкаться, когда энергия злобы, накопившейся во мне во время встречи с Брэди, наконец истощилась. Мне еще оставалось встретиться с Дэриком, чтобы обрушить на него эту новость, и я подозревал, что Дэрик — эта хрупкая стекляшка — вполне может разбиться вдребезги; а у моя голова была не настолько ясная, чтобы я мог это выдержать, не поспав хотя бы несколько часов. Мой мозг думал, что он все еще сплавлен с солнцем, но тело возражало мозгу и называло его лжецом.

Аргентайн встретила меня на задах клуба, в коридоре. Она была чем-то озабочена, но не мной.

— Джиро здесь.

— Джиро? Зачем?

Позади Аргентайн из примерочной шагнул в коридор мальчик. Его белая туника была вымазана чем-то, что выглядело примерно так же, как и пахло, и половина лица была красно-фиолетовой. Сперва я подумал, что это грим. Но на сей раз все оказалось натуральным.

— Его ограбили, — сказала Аргентайн.

— Я хотел тебя видеть, — сказал мне Джиро. Его интонация зависла где-то между «говорит Та Минг» и всхлипыванием готового заплакать ребенка.

— Как ты меня нашел?

— Тетушка сказала, что ты здесь.

— Идите наверх, — ответила Аргентайн на мой вопросительный взгляд.

Мы поднялись в ее комнату. Джиро с невольным любопытством оглядел комнату. Потом сел, слегка смущенный, на самый краешек кровати.

— Почему Аргентайн больше не хочет видеть Дэрика?

Перебрав в уме кучу ответов, я остановился на одном:

— Она на него злится.

— Она злилась на него раньше. А теперь — другое. Дэрику совсем плохо. Он даже не хочет выходить из дома. Он говорит, что она никогда не вернется — даже если он скажет ей, что убьет себя.

— О Боже, — пробормотал я. — Это все, что мне нужно.

Я посмотрел в окно. Интересно, будет ли Дэрик так рваться покончить жизнь самоубийством, когда узнает, что кто-то жаждет помочь ему в этом?

— Он говорит, что это твоя вина.

— Дэрик говорит много такого, что правдой не является.

Джиро прикусил губу.

— Знаю.

— Как ты живешь? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Скучаю по маме. — Мальчик зажал в кулаке конец пояса. — И по Талли.

— Я тоже, — сказал я, нащупывая дырку от серьги и чувствуя наркотик, сидевший на своем месте, за ухом. — Зачем ты спустился сюда, Джиро?

— Потому что ненавижу Харона! Я не вернусь. — Джиро вздрогнул — у него сильно заболела щека. — Я хочу остаться с тобой.

— И делать что? — спросил я, пристально глядя на него.

— Мы можем поехать в Эльдорадо, найти маму, и вы с ней…

— Нет, — мягко перебил я его. — Нельзя. Ты должен вернуться домой.

— Почему нельзя? — Малиновая вспышка недовольства-разочарования огорчения-страха окрасила другую его щеку.

— Потому что у жизни свои правила. Потому что Харон остановит тебя, что бы ты ни делал. Потому что твоя мама не захочет перестать быть Та Минг. Потому что ты не хочешь бросить все, что у тебя есть, и жить, как живу я. Потому что я только начинаю жить и не готов потерять жизнь, провалившись в забытье.

— Но я…

— Нет. Иди домой, Джиро.

Он привстал с кровати и уже замахнулся на меня кулаком. Я задержал и отвел в сторону его руку. Рука задрожала, и Джиро повалился на постель.

Я как мог ласковее дотронулся пальцами до его побитого, в синяках, лица. Мальчик вздрогнул.

— Ты счастливо отделался. И сколько молодцев тебя били?

Джиро покраснел опять.

— Только один.

— Тебе повезло и в этом.

— Я попробовал использовать приемы тайчи, нo что-то у меня не получилось.

— А защиты на тебе не было?

— Я забыл включить ее.

— И как далеко в галактику ты рассчитываешь уйти вот так, сам по себе, если не можешь даже до клуба добраться без того, чтобы тебя не избили и начисто не обокрали?

— У меня есть кредитный счет. — Джиро поднял руку — браслет исчез. Он застыл с немигающим взглядом, словно обнаружив вдруг, что у него пропала рука. Не веря своим глазам, он с шумом втянул в себя воздух, взвизгнул, как щенок, на которого неосторожно наступили, и опустил руку.

— О! Нет… — Он стал лихорадочно ощупывать карманы. — Она была в моей куртке, он забрал мою куртку, она пропала! Ручной работы гобеленовый мешочек, который подарила ему Элнер, и в нем — голограмма: Джиро вместе со своими родителями. Картинка в его уме была такая четкая, что я тоже мог ее видеть. Мальчик как-то обмяк весь, сгорбился и крепко зажал ладони в коленях. У него потекло из носа, он всхлипывал, заглатывая слезы. — Черт. Черт. Черт.

Я сел на кровать и обнял его.

— Джиро… — Я замолчал, ожидая, пока он успокоится. Через минуту, слегка коснувшись синяка на его щеке, я начал снова: — Вот что значит быть самому по себе да еще ребенку. Я всегда — сколько себя помню — был сам по себе. У меня в детстве дела редко шли лучше.

— Хуже быть не может, — угрюмо сказал Джиро.

— Иногда бывало гораздо хуже.

Мальчик поднял голову. Я отвел взгляд от вопросительно смотрящих на меня глаз.

— Но я ненавижу Харона! Ты не знаешь, какой он…

— Знаю, — вздохнул я, посмотрев на свою перевязанную ладонь. — Никто не говорит, что ты не страдаешь или что у тебя нет причины страдать. Никто не говорит, что ты не чувствуешь себя так одиноко, как никто никогда себя не чувствовал. Харон — ублюдок, и он сотворил с нами обоими такое, чего мы никогда не забудем. — Тут и у меня, и у Джиро всплыл в памяти образ его мамы. — Но ты — Та Минг. И ты еще очень молод. А это значит, что ты, вероятно, получишь все, что хочешь, — раньше или позже. Твоя мама жива, сестра тоже. Харон переживет случившееся. И в один прекрасный день вы снова будете вместе. И ты вырастешь, сам станешь членом правления, а возможно, что и членом Конгресса. Харон уже не будет управлять твоей жизнью. И тогда ты сможешь заставить его заплатить за все, если, конечно, ты именно этого хочешь.

— Но ведь ждать так долго! — Джиро отодвинулся от меня и недовольно-возмущенно распрямил плечи. — Как же мне выдержать такое, годы и годы!

— Как я выдерживал. День за днем.