– Учитель… – в испуге пролепетал Ши Мэй.

– Учитель, – поприветствовал Чу Ваньнина Мо Жань, держась за щеку рукой.

И что с того, что его терпеть не могут, что с того, что его не любят?

Кто-то другой, возможно, горько плакал бы на его месте, но Чу Ваньнин… Плакать? Вздор. Разумеется, он просто возьмет и хорошенько выпорет этого нахала.

Чу Ваньнин приблизился к ним медленной, степенной походкой и ледяным тоном произнес:

– Тратите время на пустую болтовню вместо того, чтобы практиковаться? Считаешь себя особенным лишь потому, что забрал последнее божественное оружие, а, Мо Вэйюй? Полагаешь, что непобедим? Вот это самонадеянность!

– Учитель, я лишь хотел…

Чу Ваньнин вперил в него такой свирепый взгляд, что Мо Жань тут же захлопнул рот.

– Ты, Ши Минцзин, идешь со мной. А ты, Мо Вэйюй… – Чу Ваньнин помедлил и с отвращением бросил: – Иди тренироваться. Если, когда я вернусь, ты не выстоишь против десяти моих ударов, отправишься переписывать «Наставление о чистоте помыслов» триста раз. А теперь проваливай.

Десять ударов?

Раз так, то он мог бы просто пойти и начать переписывать это «Наставление» прямо сейчас.

Глава 51

Учитель этого достопочтенного… Пф-ф-ха-ха-ха!

Следующие три дня Чу Ваньнин ходил с лицом мрачнее тучи и раздражался от любой мелочи. На лице старейшины Юйхэна было написано глубокое презрение ко всему миру, и везде, где ступала его нога, за ним, казалось, неотступно следовало облако тяжелой, непроглядной мглы. Ученики в панике разбегались, завидев его, и даже Сюэ Чжэнъюн, почти физически чувствуя исходящие от его фигуры смутные волны ледяной ярости, не осмеливался слишком часто вовлекать его в разговоры.

Да, Чу Ваньнин не желал признавать, что надеялся на возникновение между ним и Мо Жанем привязанности, обычной между учителем и учеником. Однако стоило ему увидеть, как двое его учеников перешептываются возле деревянных манекенов, и к тому же перешептываются о нем, Чу Ваньнин не сдержался и вспылил, чувствуя, как сердце разъедает горечь.

Его тошнило.

И не только от других – от самого себя тоже.

Они с Мо Вэйюем – просто учитель и ученик, не более того, и в том, что они не особенно близки, нет ничего удивительного. То, что они с Ши Минцзином, как два соученика, решили перемыть косточки своему наставнику, тоже вполне обычное дело. С какой же стати ты, Чу Ваньнин, так разозлился, что пустил в ход ивовую лозу?

«Ну и мелкая же у тебя душонка, дрянная и завистливая!»

Ладно, если так подумать, в том, что он возлагал на Мо Жаня свои надежды о душевном тепле, нет ничего страшного, верно? Чу Ваньнин всегда гордился своим самообладанием и способностью держать чувства в узде. Стоило лишь сжать свое непослушное сердце в кулаке и со временем задушить все эти призрачные надежды.

Никто, кроме самого Чу Ваньнина, не узнает о его постыдной жажде душевного тепла.

Мо Жань никогда не узнает о том, как много на самом деле значит для своего наставника, о том, как тот его ценит и как им дорожит. Он никогда не узнает и о том, что тем, кто на дне озера Цзиньчэн терпел ужасную боль, чтобы спасти его, был вовсе не Ши Мэй, а Чу Ваньнин, душа которого лишь временно переместилась в тело Ши Мэя.

Но что это еще за чувство?

От одной мысли об этом Чу Ваньнин почувствовал, что задыхается.

Следующие несколько месяцев он старательно избегал Мо Жаня, сталкиваясь с ним лишь на занятиях.

В мгновение ока наступила зима. Приближался конец года. В один из дней, когда Чу Ваньнин, спускавшийся с горы для истребления нечисти, возвращался обратно на пик Сышэн, он остановился у ворот и, подняв голову, увидел кружащиеся в воздухе хлопья снега.

Снег все шел и шел, стремительно наряжая весь пик Сышэн в серебристые одежды. Чу Ваньнин, который на дух не переносил холод, поплотнее запахнул теплый плащ и ускорил шаг, направляясь к павильону Даньсинь.

В главном зале было тепло, горел огонь, и дрова звонко потрескивали в медной жаровне.

Вообще, Чу Ваньнин пришел, чтобы отчитаться перед Сюэ Чжэнъюном об исполненном поручении. Главы в павильоне не оказалось, зато он столкнулся нос к носу не с кем иным, как с Мо Жанем.

Кроме Чу Ваньнина и Мо Жаня, в павильоне никого не было. Это был первый раз за несколько месяцев, когда он оказался с юношей наедине, и оттого невольно ощутил себя неловко. Кроме того, именно здесь, в этом зале, происходили события того самого нелепого сна.

Кстати говоря, впоследствии Чу Ваньнин видел тот сон еще много, много раз. Сколько тот кошмар ни повторялся, он всегда выглядел одинаково ярким и реальным. Поначалу Чу Ваньнин еще терзался, а потом привык и, пока Мо Жань из его сна, будто юный безумец, повторял свои бредовые высокомерные речи, от скуки пересчитывал его ресницы: одна, две, три…

В самый решающий момент сон всякий раз обрывался, и после многократных повторений одного и того же наставник Чу пришел к выводу, что все дело было в его природных дарованиях: он был по натуре настолько благороден и чист душой, что знал слишком мало непристойных слов, а потому, стоило Мо Жаню из сна произнести их все, как сон, естественно, тут же заканчивался.

Придя к этой мысли, старейшина Юйхэн смог наконец успокоить свое хрупкое хрустальное сердце невинной девы и вернуть себе хотя бы часть чувства собственного достоинства.

Тем не менее при виде Мо Жаня, стоявшего посреди павильона Даньсинь, Чу Ваньнин невольно поежился – что ни говори, а сон по-прежнему нагонял на него легкий страх.

Юноша же ровным счетом ничего обо всем этом не подозревал. Стоило ему завидеть Чу Ваньнина, как его лоб тут же разгладился, а губы растянулись в улыбке.

– Учитель, вы вернулись!

– Угу.

– Вы ищете дядюшку? Тетушке нездоровится, поэтому он отправился в ее покои и сидит возле ее постели, пока никак не может отойти. Какое у вас к нему дело? Я могу передать ему ваше послание.

Чу Ваньнин поджал губы и равнодушно произнес:

– Не нужно.

И повернулся, собираясь уходить.

Однако Мо Жань вдруг окликнул его:

– Учитель, подождите!

– Что еще…

Чу Ваньнин обернулся и оказался застигнут врасплох ладонью Мо Жаня, которой тот провел по его черным бровям, стряхивая с них налипшие снежинки.

– Поглядите на себя – вы весь в снегу! – непринужденным, совершенно обыденным тоном воскликнул Мо Жань.

Чу Ваньнин оцепенел, безропотно позволяя ворчавшему юноше стряхивать снег с его одежды.