Отъезд Эсада и прибытие его преемника Веджиги, управлявшего дотоле Халебским пашалыком, послужили будто сигналами к открытию войны. Меж тем капудан-паша, который давно уже унывал в Бейруте и не без причины подозревал, что ему готовили преемника в должности великого адмирала, успел исходатайствовать разрешение ехать обратно в столицу и садился на пароход в тот самый день, когда первые пожары ливанских селений загорались в виду Бейрута.

Никто не станет подозревать доброго и любезного Халиль-пашу в умышленном содействии к достижению такого результата. Чуждаясь всяких происков, он умирал со скуки в Бейруте и не имел другого развлечения, другого занятия, можно сказать, как стрелять из винтовки, ни другого удовольствия, как разбивать кувшины на расстоянии 1200 шагов[281]. Ответственность лежит на министерстве. Оно будто умышленно роняло величие правительства в народном мнении этим загадочным пребыванием великого адмирала в Бейруте и еще более загадочным его отъездом; оно навлекло на себя справедливый упрек подданных и общественного мнения Европы в тайном желании утомлять горские племена междоусобиями, подрывать турецкими кознями все местные элементы власти и влияния, пока удалось бы поставить в горах своего пашу, вопреки обязательствам, принятым пред христианскими державами.

Неприятельские действия открылись на реке Дамуре, по большой дороге из Бейрута в Сайду[282]. Там случилась обычная ссора между погонщиками-друзами и маронитами. Отголосок перестрелки поднял на ноги все южные округа. В этот раз христиане были готовы к наступательным действиям. Жители Джеззина, богатого и живописного округа, населенного почти исключительно маронитами, ворвались в соседний округ Шуф, сожгли много селений, разбили и рассеяли друзов и уже приступали к Мухтарскому замку, где защищался ненавистный им шейх Саид Джумблат. В то же время христиане Метена, пограничного округа между друзами и маронитами, поднимались массами на поселенных между ними друзов, жгли, грабили и умерщвляли безо всякой пощады.

В один и тот же день все свирепства, все ужасы злейшей междоусобной войны объяли южные округа Ливана. В каждом селении дрались христиане с друзами, а победители жгли дома побежденных. Была пора урожая шелковичных червей. Шейхи-друзы, чтобы отвлечь своих вассалов от занятий по хозяйству и заставить их идти на защиту своего племени, стали сами сожигать и шелковичных червей, и коконы. С другой стороны, они взывали о защите у пашей и у войска турецкого, занимавшего Бейт эд-Дин.

Около недели продолжалось торжество христиан. По всему Метену, в Джеззине и в половине селений округа Шуфа не осталось ни одного друза; одни пали, другие спасались в соседние округа, их имущество было разграблено, дома сожжены. Затем одолели друзы, в свою очередь стали и они губить христиан, грабить и сожигать, так что в промежуток двух недель этой неистовой оргии в семидесяти живописных, цветущих, богатых селениях Ливана не осталось ни одного дома. Из Бейрута можно было следить глазом за ходом войны, днем — по облакам дыма, клубившимся попеременно над вершинами гор, ночью — по пламени, бежавшему из одного селения в другое по скату гор. И это было среди весеннего праздника полуденной природы! Жизненные соки растительного царства, разогретые майским солнцем, покрывали изумрудом плантации и золотом зрелых жатв поля и пригорки, а в человеке свирепели страсти, и он метался хищным зверем среди благ, дарованных ему щедрой природой, и с зажженным факелом в руках, с бешенством в сердце жаждал только крови и истребления.

С одной стороны бейтэддинский гарнизон, а с другой — Веджиги-паша с войском и артиллерией выступали в горы между двух разъяренных племен, чтобы их разнять. Но турки шли ощупью по горам, опасаясь, чтобы оба племени вдруг не восстали противу них и чтобы междоусобие горцев не обратилось в общий бунт. Опасения эти были еще менее основательны теперь, чем в первую междоусобную войну, по мере сугубой злобы, которой в сей раз были одушевлены обе стороны одна против другой. Можно было опасаться, что если бы марониты восторжествовали, то анархические их стремления направились бы впоследствии противу правительства, подобно тому как друзы подняли оружие на пашу в 1842 г. вслед за своей победой над маронитами. По законам человеколюбия и здравой политики и по соображению всех внутренних и внешних обстоятельств туркам надлежало во всяком случае соблюсти строжайшее беспристрастие между двумя воюющими племенами. Достаточно было повелеть, чтобы все ватаги рассеялись по своим селениям под страхом наказания всякого горца, встреченного с оружием вне своего селения. Патрули регулярных войск могли бы обходить горы по всем направлениям и без труда рассеять обе партии. Но турки всего более опасались за свое войско. Опасения эти служили личиной коварного расчета. Они равно были озлоблены и на друзов, и на христиан ливанских. По их мнению, оба племени были не довольно истощены в залог своего повиновения.

Дивизионный генерал Дауд-паша объявил, что он не раздробит своих колонн по горам, где тропинки, и ущелья, и чувства жителей повсюду таили измену. Было положено в военном совете, чтобы каждая колонна была не менее полубатальона в комплекте и чтобы два лагеря с артиллерией оставались резервными центральными пунктами в Метене и в Бейт эд-Дине, куда могли опираться подвижные колонны. Эти стратегические предосторожности обнаружили горским племенам опасения турок и внушили им новую дерзость.

Вместо того чтобы соблюсти строгое беспристрастие, паши решились искать подпоры в одной из двух воюющих партий. Весы, очевидно, клонились опять на сторону друзов. Коренное олигархическое их устройство и даже народный их нрав представляли более надежные поруки, чем буйные страсти, господствовавшие в христианском лагере. Шейхи и эмиры были чужды этого народного стремления христиан, грозившего потопом всему феодальному дворянству и руководимого тайными происками маронитского духовенства и приверженцев отпадшего княжеского дома. Что же касается незрелой попытки шейх эш-шебабов, предводителей христианской молодежи, все это устройство рушилось при первой военной тревоге. Комитет дейрэлькамарский мог управлять происками, но не военными действиями. К тому же марониты под роковым влиянием безначалия не замедлили навлечь на себя гнев пашей. Между тем как сами они вопияли к туркам о защите, был ими захвачен провиант, отправленный под конвоем из Бейрута в лагерь Веджиги-паши, а в перестрелке с друзами в селении Курнайле убит ими вахмистр турецкого отряда, поспевшего туда, чтобы рассеять обе партии. Это преступление или, может быть, этот случай раздражил все войско турецкое противу христиан и обеспечил друзам сверх благосклонности паши, основанной на политическом расчете, сочувствие войска, основанное на религиозном негодовании против гяуров за измену войску, посланному с мирным словом.

Шейхи-друзы воспользовались ошибками своих соперников. Паша приглашал в лагерь всех шейхов и эмиров обоих враждебных племен. Марониты не являлись, одни — по недоверию к туркам, другие — по сочувствию собственного бессилия на массы своих единоверцев. Друзы, напротив того, предстали к паше и под благовидным предлогом содействия к прекращению междоусобий стали из турецкого лагеря направлять движения своего племени.