– Вы хотите сказать, что я не могу не стремиться вновьвосстановить свое племя?

– Да.

Он качнул головой и посмотрел вниз, задумавшись; палец сноваприжался к нижней губе, локоть опустился на ручку кресла.

– Что за странные ведьмы вы оба, – прошептал он.

– Так как же? – спросил Майкл.

Эш внезапно встал, головой почти касаясь потолка салона. Онпотянулся и повернулся к ним спиной, прошел несколько шагов, склонив голову, азатем вновь оказался лицом к лицу с ними.

– Послушайте, мы не можем ответить на вопросы другдруга таким образом, – сказал он. – Но я хочу сказать вам, что рад еесмерти. Да, я рад, что она мертва! – Эш тряхнул головой и положил руку напологую спинку кресла. Он глядел в сторону, волосы упали ему на глаза, горевшиестрастью, отчего весь его облик приобрел еще больший драматизм и он стал похожна чародея. – Да простит меня Господь за такие слова, мне стало легче. Мнестало лучше, потому что вы рассказали мне все, на одном дыхании, все, что былои чего теперь больше нет.

Майкл кивнул.

– Я думаю, что начинаю понимать.

– В самом деле? – спросил Эш.

– Мы не можем сосуществовать на этой земле, не такли, – два племени, так очевидно похожих и в то же время совершенно разных?

– Нет, мы не можем сосуществовать, – сказал Эш,резко кивая в подтверждение своих слов. – Какая раса может жить с другой?Какая религия может примириться с другой? Война распространится на весь мир.Ведь войны остаются по существу племенными. Что бы люди ни говорили, это именнотакие войны. Они племенные и направлены на уничтожение, будь то войны междуарабами и курдами, или турками и европейцами, или между русскими и восточныминародами. Они не прекратятся никогда. Люди мечтают остановить кровопролитие, ноэто невозможно до тех пор, пока существуют люди. Но, конечно, если мое племявозродится и если человечество на земле окажется уничтоженным, мой народ сможетжить в мире… Но разве не каждое племя думает о себе таким образом?

Майкл качнул головой.

– Это не значит, что должна вспыхнуть борьба, –сказал он. – Вполне можно себе представить, что все племена перестанутсражаться между собой.

– Это можно представить, да, но это неосуществимо.

– Одно племя не должно управлять остальными, –настаивал Майкл. – Одно племя даже не должно знать о существованиидругого.

– Вы хотите сказать, что мы должны жить втайне? –спросил Эш. – А вы знаете, с какой скоростью наша популяция удваивается, азатем утраивается, а потом учетверяется? Знаете ли вы, насколько мы сильны? Выне можете знать, как это происходит: вам не довелось видеть, как Талтосрождался с полным запасом знаний, вы никогда не видели, как он достигал полногороста за первые пять минут, или часов, или дней, то есть за тот период времени,который необходим; вы никогда этого не видели.

– Я видела это, – возразила Роуан, – причемдважды.

– И что вы можете сказать? Что могло выйти из моегожелания иметь женщину? Из скорби по вашей утраченной Эмалет и поисков еезамены? О тревоге вашей невинной Моны, с семенем внутри ее, из которого можетвыйти Талтос?.. Или ее смерть?

– Я могу рассказать вам об этом, – сказала Роуан,глубоко вздохнув. – В тот момент, когда я застрелила Эмалет, я неиспытывала ни малейшего сомнения в том, что она представляет угрозусуществованию моего племени и что она должна умереть.

Эш усмехнулся и кивнул.

– И были правы.

Все замолчали. Затем заговорил Майкл.

– Вы владеете теперь нашей глубочайшей и ужаснейшейтайной, – произнес он.

– Да. Теперь вы ею владеете, – спокойноподтвердила Роуан.

– И мне хотелось бы знать, – продолжалМайкл, – будем ли мы знать ваши тайны?

– Вы их узнаете, – сказал Эш. – Мы должныпоспать теперь, все мы. У меня сильно болят глаза. И корпорация ждет ответов насотни мелких вопросов, которые решить могу только я. Теперь вам нужно уснуть. Ав Нью-Йорке я расскажу вам все. И вы узнаете все мои тайны – от самых важных досамых незначительных.

– Мона, вставай.

Она услышала болото прежде, чем увидела его. Услышала, каккричат лягушки и ночные птицы, как повсюду вокруг журчит вода, мрачная, темная,но все же движущаяся где-то – не то в ржавых трубах, не то вдоль борта какой-толодки, – она не могла определить. Они остановились. Здесь должен былнаходиться причал.

Сновидение все же было весьма странным. Ей предстояло сдатьэкзамен, чтобы впоследствии управлять миром, так что необходимо было ответитьна каждый вопрос. Вопросы задавались из разных областей знаний: по точнымнаукам, математике, истории, по компьютеру, который она так любила, по ценнымбумагам и облигациям, о смысле жизни – и это была труднейшая часть, так как оначувствовала себя такой живой, что не могла найти оправдания этому ощущению. «Тызнаешь, ты просто знаешь, что быть живой – великолепное ощущение». Сможет лиона набрать необходимые сто процентов? Будет ли она править миром?

– Проснись, Мона, – шепнула Мэри-Джейн.

Мэри-Джейн не видела, что глаза Моны открыты. Мона смотреласквозь стеклянное окно на болото, на зазубренные, наклонившиеся деревья,больные и удушаемые мхом, на вьющиеся лианы, запутавшиеся, словно веревки,обвившиеся вокруг кипарисов. Там, куда достигал лунный свет, она видела пятнаводы, затянутые неподвижной ряской, и основания кипарисовых деревьев смножеством опасных шипов вокруг старых стволов. Черные существа, крошечныечерные существа густо роились на свету. Здесь могут жить и тараканы, но лучше оних не думать! У нее заныла спина. Она попыталась сесть и ощутила тяжесть иболь во всем теле и желание выпить еще молока. Они два раза останавливалисьиз-за молока, а ей хотелось еще и еще. У них было припасено много картонныхпакетов с молоком, обложенных льдом, – лучший способ довезти их до дома. Итам его выпить.

– Поторопись, милая, выходи и жди меня прямо здесь, а япойду спрячу эту машину туда, где ее наверняка не увидят.

– Спрятать машину – этот огромный лимузин?

Мэри-Джейн открыла дверь и помогла ей выйти, встав сзади,явно ужасаясь ее виду и пытаясь этого не показывать. Свет изнутри машины падална лицо Мэри-Джейн.

– Господи, Мона Мэйфейр, что, если ты умрешь?