Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И получается?
– Пока еще трудно сказать.
– Как, вы сказали, его фамилия? Лебедев? Он известен в науке?
– Нет, неизвестен.
– Почему?
– Потому что его труды не были опубликованы. Больше того, они пропали.
– Пропали?
– Да. Они случайно оказались в руках одного темного дельца. Это сложная история.
Незадолго до этого разговора я написала Лене Быстровой с просьбой зайти в прокуратуру, и она ответила, что была и узнала, что Раевский за какие-то грязные дела еще в 1928 году был выслан из Ленинграда. Рукопись Павла Петровича у него не нашли, и работник прокуратуры сказал, что на успех мало надежды.
– Но ведь вы, Татьяна, знаете, о чем он писал?
– Приблизительно.
– Стало быть, можете рассказать содержание?
– Рассказать – никто не поверит, Данила Степаныч. Нужно доказать, а это далеко не так просто.
Репнин задумался.
– Вот что я хотел вам сообщить, Татьяна, – сказал он, – если для ваших опытов понадобится бывший здоровый мужчина, выжимавший два пуда левой рукой, обратитесь к инженеру Репнину Д. С. Адрес известен.
Я поблагодарила и сказала, что для подопытного животного инженер Репнин Д. С. неудобен – слишком беспокойный объект: то влюбляется без памяти, то лежит при смерти, то волнуется, что сошел с ума…
О любви
Мы не виделись долго, два года, и это были годы, когда все как бы сдвинулось в душе и стало другим, чем прежде. Я смутно чувствовала эти перемены, и мне казалось, что нужно остановиться, оглядеться, подумать – что же все-таки происходит со мною? Но некогда было оглядываться, и какая-то беспокойная, неуверенная, так и не собравшаяся с мыслями, встретила я Андрея.
Он понял все это сразу – он всегда понимал меня лучше, чем я сама, – и уже через полчаса забылось это беспокойство о том, что я изменилась, стала грубее и проще и что он будет разочарован, увидев меня. Но на смену одному беспокойству явилось другое: я была счастлива тем, что он приехал, но счастлива как-то иначе, чем ожидала. Быть может, я слишком часто представляла себе эту встречу? Быть может, нет ничего удивительного в этом несовпадении между тем, что было между нами, и тем, о чем я думала, закрыв глаза, с бьющимся сердцем?
Потом все забылось в остром, налетевшем чувстве нежности, разгоревшемся в сердце…
На другой день после приезда Андрея мы зарегистрировались в Сальске, а потом, прямо из загса, отправились на вокзал. Решено было провести отпуск не на курорте, хотя самые лучшие курорты были рукой подать, а поехать куда глаза глядят и жить где придется, не загадывая вперед дальше чем на день. Так мы попали в Корчевск, маленький городок на берегу Азовского моря, только потому, что Андрею захотелось посмотреть Сиваш. Но оказалось, что Корчевск стоит не на Сиваше, а на проливе, соединяющем Сиваш с Азовским морем, и самое неинтересное, что мы увидели в приятном, чистом городке, был именно этот пролив, в котором, не помню почему, нельзя было даже купаться.
Загорелый усатый рыбак, поджав под себя ноги, сидел на песке подле перевернутой лодки. Андрей почему-то решил, что этот рыбак – участник героической переправы через Сиваш во время Гражданской войны, и подъехал было к нему с наводящим вопросом. Но рыбак оказался приезжий, из Бердянска, и хотя, как вскоре выяснилось, принимал участие в Гражданской войне, но скромное – служил кашеваром.
– А далеко отсюда до Бердянска? – спросил Андрей.
– Около суток.
– На пароходе?
– Да.
Андрей посмотрел на меня с торжествующим видом.
– Таня, махнули в Бердянск? А?
– Махнули.
– Когда отправляется пароход?
– Ушел сегодня утром.
– Ушел! – закричал Андрей с таким ужасом, как будто он всю жизнь собирался в Бердянск. – Черт возьми, какая неудача! А на лодке нельзя добраться до Бердянска?
Я прыснула. Он сердито взглянул на меня.
– На лодке? – переспросил рыбак. – Не знаю. Я лично не возьмусь.
– Почему?
Рыбак подумал и лениво усмехнулся в усы:
– Щекотливая идея. Закурить не найдется?
Андрей отдал ему свои папиросы, и мы ушли, потому что я сказала, что не поеду на лодке в Бердянск – меня укачает.
За обедом – мы зашли в кафе – самым вкусным блюдом оказались помидоры, маленькие, розоватые, необычайно душистые; потом, куда бы мы ни поехали, я везде спрашивала эти помидоры. В кафе не было никого, кроме нас.
…Я забыла, как светлеют у Андрея глаза, когда он начинает говорить о чем-нибудь с увлечением. Когда я думала о нем, он представлялся мне усталым, похудевшим, таким, каким я видела его в Ленинграде. А он приехал загорелый, веселый, и не задумчивостью веяло от него, как бывало, а твердостью, отчетливостью, прямотой. Все как бы определилось в нем, и даже растрепанный белокурый ежик волос над большим лбом стал прямой и высокий. И смеяться он стал по-другому, так, что становились видны все белые, ровные зубы. Так и казалось, что для него нет ничего, что нельзя было бы объяснить последовательно и ясно.