продление визы — раз, и нужно ли, и кому, и как подавать прошение — два. Я в этих делах абсолютно-неопытна, а Синезубов уж подавно (подавлен).

И еще одна просьба, милая Саломея (NB! сказка про рыбака и рыбку, — но рыбак плохо просил) на этот раз для Али: не смогли бы Вы достать у Вожеля «Les Tricots» — Octobre 1931- supplément au Jardin des Modes [1499], — у него их наверное много, купить — 15 фр<анков> (чудный альбом и стоит) — а Але необходимо, так как она все время вяжет и часто на заказ, в следующий раз приеду в ее фуфайке.

До свидания, милая Саломея, а то, боюсь, еще что-нибудь попрошу

                             МЦ.

— Ту статью все еще пишу [1500] и обращаю ее к «воображаемому собеседнику» — Вам.

Впервые — СС-7. С. 146. Печ. по СС-7.

58-31. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Медон, 23-го Октября 1931 г.

               Дорогая Саломея!

On Vous prie par des parolez, Vous répondez par des actes [1501]: только что письмо от Синезубова, — Вы представляете себе какое! [1502] Его Вы, в случае чего, предъявите на страшном суде.

А вторым (первым в порядке дней) act-ом, т. е. «Les Tricots» [1503], по-своему осчастливлена Аля и — рикошетом — я, потому что у меня будет чудная фуфайка.

Словом (тьфу, тьфу!) все к лучшему. Бесконечно-рады, С<ергей> Я<ковлевич> и я, за Синезубова, это сейчас абсолютно-счастливый человек. Ему, кроме работы в Париже, ничего не нужно. Кстати, это выкормыш того странного монаха [1504], который у Вас что-то унес. Монах сейчас священник в Марселе и обучает маленьких детей (как уносить — подальше).

Статья моя (NB! целая книга) об искусстве кончена, если разрешите посвящаю ее Вам: знаю, что во всех пунктах спорная, а в целом неотразимая (как все очень живое, как я сама).

Обнимаю Вас и бесконечно благодарю

                             МЦ.

Впервые — СС-7. С. 146–147. Печ. по СС-7.

59-31. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Медон, 17-го ноября 1931 г.

               Дорогая Саломея!

Во-первых — огромное спасибо за Синезубова: счастливее человека нет.

Во-вторых — статью Искусство при свете совести я мысленно посвятила Вам с первой секунды нашего последнего разговора — до всяких Синезубовых.

В-третьих — статью, а не поэму, потому что высоких поэм у меня, кажется, нет — (вообще, кажется, нет!) — а статья определенно на высокий лад, без обольщений (неисполненных, никогда, искусством обещаний).

В-четвертых — очень хочу повидаться (нумерация по срочности выяснения: не хочу думать, что Вы думаете, что я что-нибудь способна сделать в благодарность за поступок (С<инезубо>ва), а не за сущность (Вас самоё, безотносительно меня и С<инезубо>ва).

В-пятых: С<ергей> Я<ковлевич> фабрикует картон для домов: тепло-хладо-звуко-непроницаемый. (Этот картон — почему-то — из стекла.) Изобретение не его. Он — только руки.

В-шестых и кажется в последних — скромная просьба об иждивении (слово, привезенное мною из Чехии и понятное только русским студентам и профессорам — и ВАМ! <)>

Нет — и, в-седьмых, нашлось! — как только кончу переписку статьи, дам ее Вам на прочтение, взяв слово, что дочитаете до конца.

Целую Вас, С<ергей> Я<ковлевич> сердечно приветствует.

                             МЦ.

Мур Вас помнит и изредка делает попытки проникнуть к Вам в гости.

Впервые — СС-7. С. 147. Печ. по СС-7.

60-31. А.А. Тесковой

Медон, 18-го ноября 1931 г.

               Дорогая Анна Антоновна!

Пишу Вам на сей раз в паре с Муром, письмо его совершенно самостоятельное и писал он его два дня, ибо особым прилежанием не блещет (думаю — естественное от-вращение от ремесла родителей).

Спасибо нежное за письмо, 1-го ноября особенно вспоминала Вас с Алей: шестилетняя годовщина нашего отъезда из Чехии.

Бежит — время??

О первоначальной школе и согласна и нет, — согласна бы ежели бы: не 40 человек в классе, а 10 (группы), не шесть часов сидения, а три — и любящие люди, а не чиновники. С Муром особенно сложно: ему и так проходу на улице не дают из-за роста, толщины, всей его несхожести с франц<узскими> детьми. В Чехии, где дети — дети, а не красивые старички и старушки, он был бы не заметен. Кроме того он мало знает французский и даже ответить не сумеет. Прибавьте к этому мое эмигрантское бесправие и мой вовсе-не эмигрантский нрав. —

_____

Очень большая просьба, дорогая Анна Антоновна: уже 18-ое, а иждивения до сих пор нет, мы в ужасном положении. Нельзя ли справиться? Ведь навряд ли прекратят без предупреждения? Обыкновенно присылают 2-го, 3-го.

Переписываю сейчас свою большую статью «Искусство при свете совести» — есть надежда, что возьмет Воля России [1505]. Потому сегодня пишу так коротко.

Аля начала учиться гравюре по дереву — в Чехии этому делу наверное лучше учат.

Обнимаю Вас сердечно.

                             М.Ц.

Скоро напишу еще.

Заяц, про к<оторо>го Вам пишет Мур [1506] — шоколадный, живет уже четвертый год, весь поседел.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 95–96 (с купюрами). Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 155–156.

61-31. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Медон, <конец ноября — начало декабря 1931> [1507], суббота

               Дорогая Саломея!

Это письмо Вы должны были получить вчера, т. е. не это, а потерянное: потеряла в доме и найду через год. Повторю вкратце:

Не писала Вам сначала, п<отому> ч<то> со дня на день ждала иждивения, а потом, чтобы не звучало как напоминание, но все время о Вас думала, вернее думала, что Вы считаете меня свиньей.

Очень хочу повидаться, давайте на через-следующей неделе, когда хотите, на этой я должна допереписать свою статью (м<ожет> б<ыть> возьмут сербы (!) [1508] — очень большая и статья и работа, а времени мало: вчера заболел Мур (желудочное, с рвотой и жаром: три дня ели одну чечевицу «lentilles russes» [1509], вот и засорился). Нынче жар уже меньше (вчера вечером было под сорок), заняли немножко денег и купили слабительного.

С<ергей> Я<ковлевич> служит [1510],