А теперь, вышвырнув лагоанцев с материка на время, загнав в котел и обессилив ударную армию Валмиеры, альгарвейское войско совершало впечатляющий обходной маневр, чтобы ударить на север и восток по… да в общем, заключил Хадджадж, могли и не утруждаться.

Раздумья его прервал вошедший Шаддад. Министерский секретарь был облачен – настоящий подвиг для зувейзина – в рубаху и килт покроя, весьма модного в те дни, когда Хадджадж учился в университете Трапани, еще до Шестилетней войны.

– Ваше превосходительство, – промолвил секретарь с поклоном, – должен напомнить, что до визита маркиза Балястро осталось менее получаса.

– Это ты к тому, что мне пора накинуть саван? – поинтересовался Хадджадж.

Шаддад серьезно кивнул.

– Именно, сударь. Неразумно оскорблять чувства альгарвейского посла.

– О, Балястро не оскорбится, – ответил Хадджадж, открывая шкафчик, откуда министру порой приходилось вытаскивать одежду. – Он же альгарвеец: всякий раз, когда он выходит из посольства по делам, он поглядывает на женщин. Взирать на мой дряхлый костяк ему, признаю, будет не столь приятно, так что ради него облачусь.

Он натянул рубашку и юбку несколько более современного покроя. В одежде из прозрачно-тонкого хлопка ему не могло быть намного жарче, чем голому, и все равно министру казалось, что он невыносимо потеет. Тело его маялось в липкой тюрьме. Министр печально пощелкал языком, но продолжал терпеть.

Маркиз Балястро вступил в его кабинет точно в назначенный час. Походка его свидетельствовала о том, что посол доволен. Масляный блеск в глазах – что Балястро получил бездну удовольствия, прогулявшись от альгарвейского посольства до царского дворца. Служанка, одетая на зувейзинский манер – то есть в сандалии и ожерелье, принесла ему и Хадджаджу чаю, вина и печенья. Глаза маркиза заблестели ярче.

Будучи человеком культурным, посол Альгарве в Зувейзе придерживался местных обычаев. Только когда служанка унесла поднос и посол закончил оглаживать взглядом ее фигуру, Балястро позволил себе промолвить:

– Я только что получил важное известие, ваше превосходительство.

– Так рассказывайте, рассказывайте! – попросил Хадджадж.

К собственному неудовольствию, он пролил каплю вина на рубашку. Вот еще причина недолюбливать одежду – отчистить ее тяжелее, чем отмыть тело.

Глаза Балястро блеснули, но уже по-иному. Посол подался вперед, привстав с груды подушек.

– Валмиера спрашивает об условиях, на которых мы согласились бы закончить войну с ней. Иначе говоря, Валмиера сдалась.

Посол короля Мезенцио говорил о державе Ганибу, словно о женщине. «Да, – подумал про себя Хадджадж, – очень по-альгарвейски». Валмиера сдалась – сдалась насилию.

– Это великий день для Альгарве, – промолвил он вслух.

– Да. Воистину так. – Улыбка Балястро таила предвкушение, которое ни один валмиерец не назвал бы приятным. – За долгие годы у нас накопился большой счет к каунианам. И мы получим по нему сполна.

– Какие условия вы готовы выставить? – поинтересовался Хадджадж.

Он знал о том, как выставляют условия, больше, чем ему хотелось бы. Ункерлант преподал министру несколько болезненных уроков на эту тему.

– Я незнаком с ними детально, – ответил Балястро, – и не уверен, что все они уже выставлены. Однако легкими они, безусловно, не будут. Ривароли вернется своему законному сюзерену – это мне известно доподлинно.

Хадджадж обернулся, глянул на карту и со вздохом вновь поворотился к Балястро:

– Альгарве может считать себя счастливой державою, вернув захваченный врагами маркизат. Мы же, зувейзины, с другой стороны, оплакиваем потерю своих провинций, отторгнутых у исконного повелителя.

– Мне это известно. И королю Мезенцио это известно, – с серьезным видом заверил его Балястро. – Мой сюзерен скорбит о причиненных вам обидах. Дух всякого альгарвейца, не чуждого прямоте и чести, вопиет о несправедливости.

– Если бы это было так, – Хадджадж порадовался, что не забыл, как употреблять альгарвейское сослагательное наклонение, ибо хотел дать Балястро понять, что считает его заявление далеким от истины, – если бы это, как я сказал, было так, король Мезенцио мог бы выказать свою скорбь более явственно. Простите, молю, если слова мои прозвучали язвительно, однако выражения сочувствия, даже самые искренние, земель нам не вернут.

– Мне это известно, и моему сюзерену тоже. – Балястро по-альгарвейски театрально всплеснул руками. – Но каких действий вы от него ждали? Когда Ункерлант принялся запугивать вас, мы воевали с Фортвегом и Сибиу, с Валмиерой и Елгавой. Следовало ли нам добавить к списку наших недругов еще и конунга Свеммеля?

– Сейчас вы вывели из игры трех противников, хотя и добавили к их числу Лагоаш, – парировал Хадджадж. – Сопротивление же Елгавы, по всем данным, нельзя назвать иначе как слабым.

– Кауниане боятся нас! – Прозвучало это очень сурово. – Кауниане имеют все причины бояться нас. Мы только что одержали величайшую победу со времен погибели Каунианской империи. – На лице посла отражалось столь жестокое торжество, словно он самолично сокрушил всю валмиерскую армию. – И это еще не конец, – добавил он.

Хадджадж никогда не допустил бы подобной оплошности. Если он передаст эти слова елгаванскому послу… «Ну и что тогда?» – подумал он. Балястро открыл всем известный секрет. Если елгаванцы не могут сами сообразить, что на следующем ходу Мезенцио возьмется за них, то умом они не блещут. Втайне Хадджадж полагал, что елгаванский посол в Бише и вправду умом не блещет, но это была скорее проблема Елгавы, чем зувейзинского министра.

Кроме того, министра беспокоили проблемы куда более насущные.

– Должен заметить также, что скорбь по несправедливо пострадавшей Зувейзе не помешала королю Мезенцио разделить Фортвег со Свеммелем Ункерлантским.

– Опять повторю: отказ разделить фортвежские провинции привел бы к войне с Ункерлантом, которой Альгарве тогда не могла себе позволить, – ответил Балястро.

Если внимательно прислушиваться к словам альгарвейцев, можно уловить много интересного.

– Тогда не могла себе позволить, – эхом откликнулся Хадджадж. – А теперь?

– Война на востоке еще не окончена, – ответил альгарвейский посол. – Моя страна сражалась на два фронта в Шестилетнюю войну. Тогда мы усвоили урок: никогда больше не повторять подобной глупости!

– А, – выдохнул Хадджадж и продолжил: – Предположим, Альгарве завершит войну на востоке. Что дальше?

Министр не хотел задавать этот вопрос, потому что превращался в попрошайку, вымогающего милостыню. Но ради блага державы промолчать было невозможно.

– Покамест, – ответил Балястро, – моя страна пребывает в состоянии мира с Ункерлантом. Было бы неподобающе человеку моего положения говорить о нарушении мира, столь желаемого многими. Поэтому… я ничего не скажу.