темная Форма

Несла глубокое сожаление богов убивающих;

Полная печали ирония кривила страшные губы,

Что говорят слово рока. Вечная Ночь

В жуткой красоте бессмертного лика

Жалея вставала, принимая все, что живет,

Навеки в свое бездонное сердце, убежище

Созданий от мучений и мировой боли.

Его форма была ничем, ставшим реальностью, его члены

Монументами скоротечности были, под бровями

Богоподобные, спокойные, неутомимые, большие глаза

Созерцали безмолвно корчующуюся змею, жизнь.

Безразлично их широкий безвременный взгляд неменяющийся

Видел, как бесплодные циклы проходят,

Пережил смерть несчитанных звезд,

Но неизменными орбиты тех глаз оставались.

Двое, противостояли друг другу своими глазами,

Женщина и вселенский бог: вокруг нее,

Свою пустую, невыносимую одинокость наваливая

На ее оставшуюся без компаньона могучую душу,

Много нечеловеческих одиночеств подошло близко.

Пустые вечности, запрещая надежду,

Остановили на ней свой огромный, безжизненный взгляд,

И, заглушая звуки земли, в ушах у нее

Печальный и грозный голос раздался,

Который, казалось, принадлежит всему враждебному миру: "Отпусти,-

Крикнул он, — влияние страстное, ослабь, о раб

Природы, неизменного Закона инструмент изменяющийся,

Что тщетно корчится, под моим ярмом восставая,

Свою элементарную хватку; плачь и забудь.

Свою страсть в ее могиле живой погреби.

Ныне оставь скинутое платье некогда любимого духа:

Ступай одиноко назад в свою тщетную жизнь на земле".

Он смолк, она не двигалась, и заговорил снова он,

Свой мощный ключ до человеческих аккордов снижая,-

И жуткий крик за произнесенными звуками,

Отзываясь всей печали и бессмертного презрения эхом,

Застонал, как голод далеко забегающих волн:

"Ты надеешься навсегда сохранить свою страстную хватку,

Ты, сама, как и он, обреченная,

Отказывая его душе в покое и безмолвном отдыхе смерти?

Расслабь свою хватку; это тело — земли и твое,

Его дух принадлежит ныне силе более великой.

Женщина, муж твой страдает". Савитри

Убрала назад силу сердца, что еще его тело держала,

С ее колен отвергнутое на ровной траве

Оно тихо лежало, как часто прежде во сне,

Когда она в белом рассвете с их ложа вставала,

Призванная своими ежедневными хлопотами: так и сейчас

Она поднялась и стояла, собранная в единую силу,

Как стоит тот, кто сбросил накидку для скорости

И ждет, неподвижно быстрый, сигнала.

Она не знала куда: дух ее свыше

На тайнике-вершине ее формы секретной

Как тот, кто оставлен на гребне горы часовым,

Огненноногое великолепие с могучими крыльями,

Наблюдал, молча пылая, с ее безгласной душой,

Как неподвижный парус на безветренном море.

Белой страстью парил он, на якоре мощь,

Ожидая, что поднимет гребень импульса длинный

Из вечных глубин и в волне своей бросит.

Тогда Смерть, царь, склонился вниз, беспредельный, как склоняется

Ночь над утомленными странами, когда вечер темнеет

И затухающий блеск тонет в стенах горизонта,

Когда еще сумерки от луны не стали мистическими.

Ужасное и неясное божество твердо встало

В своем кратком касании земли,

И, как сон, что от сна пробуждается,

Покидая этой мертвой глины жалкую форму,

Иной, светящийся, Сатьяван поднялся,

Стартуя прямо с земли распростертой,

Словно тот, кто через невидимую границу шагнул,

Появляясь на краю незримых миров.

В земном дне безмолвное чудо стояло

Между богом и смертною женщиной.

Казалось, словно усопший пришел,

Неся свет формы небесной,

Великолепно чуждой смертному воздуху.

Разум искал приметы, долго любимые, и отступал, сбитый

Незнакомыми оттенками с толку, но все же смотрел, страстно желая,

Неудовлетворенный сладостной лучащейся формой,

Не доверяя ее слишком ярким намекам небес;

Слишком чужд блестящий фантом объятиям жизни,

Жаждающим теплых творений земли,

Выросших в жаре солнц материальных,

Чувства тщетно ловили чудесную тень:

Только дух знал еще духа,

И сердце угадывало прежнее любимое сердце, хотя измененное.

Меж двумя царствами он стоял не колеблясь,

В решительном и спокойном ожидании твердый,

Как тот, кто не видя, ожидая команды, прислушивается.

Так были они на поле земном неподвижны,

Неземные силы, хотя одна — в человеческой глине.

С двух сторон одного два духа боролись;

Молчание билось с молчанием, обширность с обширностью.

Но вот ощутился импульс Пути,

Идущий из Тишины, что звезды поддерживает,

Коснуться пределов зримого мира.

Светясь, он двинулся прочь; позади Смерть-бог

Пошел своей бесшумной поступью медленно, казалось,

Что в созданных грезой полях скользит тенистый пастух

Позади отбившегося от его стад молчаливых скитальца,

И шла позади вечной Смерти Савитри,

Ее смертный шаг был равен шагу этого бога.

Без слов она следовала за шагами любимого,

Ставя свои человеческие ноги, где ступали его,

В опасную тишину по ту сторону.

_____Сперва в слепом сопротивлении лесов она двигалась

Странными, нечеловеческими шагами по почве,

Путешествуя, как по незримой дороге.

Вокруг нее на зеленой земле

Мерцающая ширма лесов ее шаги облегала:

Своим густым роскошным препятствием веток

Осаждала ее тело, смутно сквозь него продирающееся

В богатом царстве осязаемых шепотов,

И вся красота шелестящая листьев

Рябила вокруг нее как изумрудное платье.

Но все больше и больше это в звук чужой превращалось,

Ее прежнее, родное тело казалось

Ношей, которую ее существо чуть ощутимо несло,

Сама же она жила далеко в некой поднятой сцене,

Где в претендующем на транс видении погони

Одинокими присутствиями в высокой беспространственной грезе

Светлый дух безмолвно скользил

И великая тень путешествовала сзади неясно.

Еще во влюбленной толпе ищущих рук,

Что нежно молили своими желаниями старыми,

Ее чувства ощущали близость земли, и мягкий воздух

Их облегал, и в беспокойных ветвях узнавалась

Неуверенная поступь слабых ног ветра:

Она ощущала ароматы неясные, далекие, зовущие касания;

Крик дикой птицы и ее крыльев шелест доносились,

Словно вздох из какого-то забытого мира.

Земля была поодаль, но еще близко: вокруг нее она ткала

Свою сладость, свою зелень, восторг,

Свой ласковый блеск живых, любимых оттенков,

Солнечный свет, достигший золотистого полдня,

Небеса голубые и мягкую почву.

Древняя мать своему дитя предлагала

Свой простой мир родных и знакомых вещей.

Но сейчас, словно чувственная власть тела,

Удерживающее то божество ее бесконечной прогулки,

Освободило тем духам их путь более великий

За неосязаемый барьер какой-то границы;

Могучим и отдаленным стал бог молчаливый

В пространствах иных, и душа, ею любимая,

Свою соглашающуюся близость к ее жизни утратила.

В глубокий и неведомый воздух,

Огромный, безветренный, без движения, звука,

Они, казалось, уходят, притянутые какой-то обширной

Бледнеющей далью, из под теплого контроля земли,

От нее отдалялась: сейчас, сейчас они вырвутся.

Тогда, пламенея, из гнезда ее тела, встревоженный,

За Сатьяваном ее неистовый дух воспарил.

Как среди склонов небом скал окруженных

В страхе и божественной ярости

Из гнезда своего против смерти карабкающейся,

Негодуя на ее пресмыкающееся преимущество стали,

Грозящее ее выводку, орлица свирепая,

Срывается