сойдет волна, и кружево отлива

ракушку обнажит, медузы след ленивый

и водорослей клок… Попробуй, усмотри,

как прямизна крива и как прямое – криво.

Развитый локон линии модерна

природу отразил довольно верно.

Из-за фанерного листа средины века

нам видится яснее, чем тогда;

его начало – окончанье Человека…

И вянет под рукой фригидная звезда.

Мы утомимся этим предприятьем

и нежность ложную вручим рукопожатью.

Ах, то, что было, было навсегда!

Никто нам нашу ночку не распишет

и восклицания немого не услышит,

и то, что есть, – не будет никогда.

Лишь брякнет крышкой люк с фамилией купца,

похожей на фамилию отца…

и ве́нзеля литая закорючка напомнит (хоть сравнение примерно)

последнее наследие от pere’а —

ночную вазу или ее ручку,

которая исполнена так нервно!

Да, страшное отсутствие кристалла

есть жизнь! Но и ее не стало.

И нерва нить уныла и сера

напоминает дерево пейзажа,

петровски-мокрого, с названием «Вчера»,

«Сегодня» или «Завтра» – с вернисажа

«Бродячей» там, иль «Голубой Собаки»,

что писан позже, чем Бердслей или Сера,

но ранее, чем скрылось все во мраке.

17 сентября, Невский проспект

2. Ночная ваза —

есть стихотворенье,

что надо выводить, как уравненье…

X, Y, Z…

Икс с Игреком прогулку

затеяли.

Чтоб не столкнуться с Зетом,

пришлось им по другому переулку

назад пройти

(о, северное лето!

а Игрек, как назло, легко одета,

дрожит…

и дом свой не узнала сразу…) —

с возлюбленной все выглядит иначе:

и на углу,

так непривычно глазу,

Икс видит вазу…

«Я говорила, Зет вернется с дачи!..» —

отпрянув, плача

прошептала Игрек…

…Зет —

руки в боки,

как большая гиря, светился

за углом белее мела,

возмездием сливаясь с ночью белой,

безвыходный подсказывая способ,

как Игрек защитить,

и изо всех вопросов

и страхов —

на один:

«Ты любишь?» —

«О, всегда!» —

ответил облегченно

Икс Игрек.

Ряд отточий…

О, белая вода

волшебней ночи!

…Но,

между прочим,

Икс Игрек минус Зет

чему-нибудь равно…

Икс – Игрек получил,

Зет не вернулся с дачи,

а все равно

Икс, в виде сдачи,

с его собакою гуляет.

Сеттер Альфа

обходит с Иксом регулярно

вазу,

дабы обнюхать и присесть…

Икс Альфу ждет…

Закончить фразу

мы можем лишь изгибом

коварным вазы

из эпохи «мо —

дерн», был русский,

русский был модерн

в начале века.

И, может быть, само

собой, что к ночи

напоминает

ваза

человека…

Хотя – не очень.

17.09.1971,

Невский проспект

3. Ночной горшок

(Воспоминание о Рыбачьем)

Анне

И вот отлив… Среди мочалок тины

Выклевываю зерна янтаря.

Вдыхаю тлена запах непротивный

И время провожу свое не зря.

Бежав от суеты, системы и обид

В сень, мне любезную, – прекрасного пейзажа

в упор не вижу… Мне по силам вид —

Бутылки, поплавка, ракушки, пробки, скажем.

Мир за моей спиной, и мир вокруг меня,

И я в нем заключен, как следствие в причине,

Как выброшенный морем бытия

Тот янтарек. Как муха в паутине.

Последнее вниманье истребя

На гребешке волны, на донышке отлива,

Что мне найти еще внутри себя?..

Остановись! взгляни на гладь залива!

Там солнце и лазурь! Там парус и крыло!

Там не куриный – Бог! Там все, чем мы не нищи…

Здесь – лодочный скелет, обглодано весло,

Оборванная снасть, бочоночные днищи…

Здесь сон обуглился, как яви бахрома…

Ночной горшок слепит на солнцепеке.

Он бел, как кость, и чист, как смерть сама, —

В нем ничего ночного и в намеке!..

То тень иных богатств, наследственный настой

Из Стивенсона или Робинзона…

И я нашел горшок. Он полон пустотой.

И я забыл, что это погранзона.

«Стой! кто идет?» И ты встаешь как штык,

Как лист перед травой, стыдясь своей добычи.

Ты нарушать законы не привык

В одних трусах, средь знаков и отличий.

Они тебя простят, они тебя поймут,

Они отпустят, лишь прогонят с пляжа…

Лишь посмеются… даже не пугнут,

А ты придешь домой, и ты на койку ляжешь…

И будешь думать ты о том же, все о том,

Что есть и есть они, а нас как будто нету,

Что жизнь свою на берегу пустом

Нельзя воспринимать за чистую монету.

15 августа, Невский проспект

Однажды, поссорясь с женою,

Я вышел в сердцах на крыльцо

И долгою рыжей струею

Рыл землю, подъявши лицо.

Во время ж, пока я мочился,

Меж сосенкою и столбом

Пронзительный знак мне явился

На фоне небес голубом.

Увидел я зарево в клетку,

В небо когда взглянул:

Паук свою рваную сетку

На уровне глаз натянул.

Солнце садилось меж сосен…

Медленно я понимал…

Рыцарь! монах! крестоносец!..

Как он ее обнимал!

Серою лапкой за шею…

(Слабеет любительский стих…)

Плечистый, головкой своею

В груди ее страстно затих.

Толстая, нежная… С лепетом

Сник ее робкий протест.

И вот покорилась с трепетом.

И вот он ее уже ест.