Помнишь, ты звал меня в тот день нашей встречи в доме у Гелии? Всё сложилось бы иначе… но людям не дано знать будущего. Условности как сеть на нашей интуиции, не дают ей проявить себя. Чего было стыдиться? Внезапной любви? Но люди, они ведут себя так, словно у них впереди вечность, а не скоро стремительная жизнь. Столь быстро и часто трагически заканчивающаяся. И ты правильно отомстил мне за всё. Когда приходит любовь, нельзя включать рассудок. Да, любовь может и не дать выверенного благополучия, но она всегда даёт то, что обещает — счастье. Пусть и короткое. А жизнь разве не коротка?

— Ты моя щебетунья. До сих пор помню, как был я заворожён твоим щебетом!

— Когда же так было? Кажется, я не щебетала, а ругалась на тебя, когда ты сунулся ко мне в реку! — удивилась Нэя.

— А это произошло чуть позже. Ты щебетала неумолчно.

— Где же? — Нэя расширила глаза, словно стремилась уловить в пустоте образы из прошлого. — Где это могло произойти?

— В мечтах. Где же ещё? — смеялся над нею Рудольф, не желая ей ничего объяснять.

Расцвет второй жизни Нэи

Разочарование в новом и прекрасном мире

Не желая ей ничего объяснять, — сколько, за что ему платят, он просто предоставил ей полную возможность брать всё, что у него есть, как своё собственное. За работу в лаборатории Антону платили местные деньги. Но он мало в чём нуждался. Он брал в подземном городе то, что было необходимо, и к чему привык. И только для выхода на поверхностные территории — «Сады Гора» и был нужен местный «маскарад», так они называли свою здешнюю экипировку. Деньги хранились, где попало. Антон не ходил в местные развлекательные заведения, не дружил с местными девушками после гибели Голубики и жил как солдат в казарме, разве что казарма была более просторной, чем та, в которой обитали другие. Но и в подземном городе у всех были персональные отсеки, это предусматривалось санитарно-психологическими нормами Земли. У него также было право пользоваться машинами, наземным транспортом, принадлежащим ЦЭССЭИ, если бы он вздумал посетить Паралею.

Когда Икринка впервые увидела деньги, валяющиеся в его пустом жилье, где не было ничего лишнего, только необходимое, она была безмерно удивлена. Деньги, за которые бились, истекали трудовым потом, сгорали в стрессах и надрывах, а кто подлее и изворотливее боролись любыми неправдами, этих денег никогда не было в необходимом количестве у людей в провинции, да и нигде. А в этом отрадном обиталище, похоже, они не ценились. И это они, ради которых тёмные души убивали на тёмных дорогах других себе подобных, но в основном тех, кто как раз не был им подобен. Потому что покорные законам своего мира рабочие всю жизнь ради них ходили в свои лязгающие и коптящие заводы и лазили в страшные подземелья, обгорали и сохли на аграрных плантациях. То, что деньги валялись тут без всякого к ним почтения, вовсе не казалось Икринке правильным, вовсе не было той особенностью его жизни, что ей нравилась в отличие от лёгкого беспорядка бытового, к которому она не была чувствительной. Она собирала их по всему дому, складывала аккуратной стопочкой в шкаф, запрятанный в стену. Антон наблюдал за ней с умилением и лёгкой насмешкой. Но она знала этот мир лучше него. В доме дедушки и бабушки о деньгах не говорили. Они всегда были, когда были нужны, но избыточных средств не было. Они жили, как и те, кто их окружали, но ценность денег Икринка поняла рано, видя, как важны они живущим рядом людям. Им привозил эти магические бумаги Рудольф, и Хагор брал с почтением, благодарил, потому что не умел добывать их сам. Но что Хагор умел, а чего нет? Никто не знал о Хагоре всего. Он пропадал, появлялся, валялся пьяным в доме, всегда одетый в свою чёрную неизменную одежду. Менял ли он её? Или она была всегда та же самая? Икринка никогда не задумывалась об этом. Фасон и цвет его одежд не менялся никогда. Ей Хагор денег не давал. Она сама брала, зная, где он их хранит, и он ни разу не спросил, зачем они ей понадобились. Или же он их и не считал. Иногда она без спроса залезала в карманы куртки отца, когда он бросал её, где попало, отрешаясь от окружающего мира, если увлекался спорами с Хагором. Они перебрасывались, отец отрывистыми фразами, а дедушка всегда длинными текстами на языке, которого не знала Икринка. И когда она спрашивала Хагора, чей это язык, то он отвечал: — «Язык твоего отца. Ему так проще, а мне всё равно, на каком языке говорить чепуху».

«Почему ты говоришь ему чепуху, а не правду»? — спрашивала она, невольно жалея отца.

«Они не способны к её постижению. Недоразвитые существа», — так отвечал дедушка.

Икринка понимала, что на Земле люди живут как-то иначе, без денег, но как? А Антон ничего не хотел объяснять. Он не был особенно разговорчивым. И не любил вдаваться в длинные и подробные экскурсы по той или иной теме, в отличие от отца. Но у отца она и сама не любила ничего спрашивать. Она практически не общалась с ним и здесь. Избегала. Они только молчаливо переглядывались. Он исподлобья и вопросительно, ожидая её первого шага навстречу, не искал сближения, но был готов к тому, что она захочет тех прошлых отношений, которые установились у них в последнее время в провинции. Она же смотрела холодно и отталкивающе всегда. Она не хотела его прощать. За что? За гибель матери, в которой не было его вины? За Нэю, с кем на пару он самозабвенно увлёкся любовными играми, словно они были юными, как сама Икринка и её Избранник? За всё.

С появлением Икринки в деньгах появилась необходимость. После одинокой пробежки Антона в лесопарке и посещения, уже совместного, бассейна для сотрудников «ЗОНТа», они отправлялись в их местный Торговый Центр, где для Икринки всё было в диковинку. Она набирала некое количество коробок с едой ради любопытства, которые зачастую приходилось выбрасывать, не всё приходилось ей по вкусу, а вкус у неё был привередливым. Но сам процесс был ей радостен как игра. После лекций в Академии она приходила злая и бросала пустые конспекты на пол. Никогда не рассказывала, что там происходило? Он не видел её с книгой или за простейшим компьютером, с которым хотел её ознакомить, но безрезультатно. В лабораторию она