Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тебе там что-то непонятно? — допытывался Антон, — неинтересно?
— Мне не надо! — вот и всё, что она ответила.
Рудольф уже не грузил Антона тренировками и будто забыл о том, что зачислил его в свой космодесантный корпус. Только однажды с усмешкой спросил: — Ну что, Геракл, всё при исполнении?
— Геракл? Он, кажется, держал на себе какие-то своды? Ведь древние люди думали, что небо каменное. Ну, точно, как местные тролли… — Антон не понимал направления его игры.
— Сам ты тролль — невежда, — сказал шеф, — но это и простительно. Кому интересно мифическое прошлое. Небесный свод держали на своих плечах Атланты, а я имел в виду миф про Геракла и сорок девственниц, которых он оприходовал.
— Зачем мне сорок? — включился в игру Антон.
— Ну да, — насмешничал Рудольф, и было непонятно, злится он или уже нет? — тебе и одной-то много.
— Да уж куда мне до вас.
Венд посмотрел ему в глаза пристально и недобро. Казалось, из его глаз, как из оголённых проводов сыплются зелёные опаляющие искры.
— В отличие от некоторых тут, я-то работаю, — сказал он, наконец, — а ты не забывайся, новобрачный. И её заставляй учиться, а не валяться целыми днями в постели. Сам же потом наплачешься. О чём ты с нею хоть разговариваешь? Она же не из любительниц пощебетать на досуге.
— Да я, знаете, и сам не Булат-балагур. Люблю помолчать.
— А, ну всё ясно с тобой. Тогда ты нашёл то, что тебе и нужно. — И он ушёл, и словно оставил после себя плотное электрическое поле, которое продолжало искрить его злостью.
Они любили гулять в столице.
— Почему ты и те, кто работают внизу, наряжаются на поверхности в свой «маскарад»?
— Мы должны быть как все. Люди Паралеи ещё узнают о нас. Но тогда, когда придёт для этого время.
— Если вы тут, значит оно пришло. Но люди Паралеи не отличаются от вас ничем. Многие хуже, но многие и лучше вас.
— Кто лучше?
— Я, мой дедушка, бабушка. Мама была. Нэя, наконец.
— Ты же её разлюбила.
— Вовсе нет. Я злюсь на её ложь. Хотя она скрытничает, потому что думает, что это не будет мне приятно. И это так.
В мусорной, пёстрой, многолюдной и разнообразной столице Икринке нравилось. Её развлекали люди.
— Они такие разные и все живые, — говорила она, — а у вас за стенами все на одно фальшивое лицо. И одежда у них скучная, только у Нэи весёлая, но над Нэей они издеваются. Скучное это ваше будущее для всех. Красивое, ухоженное, а скучное. Нечем дышать, как будто и сам воздух искусственный. И скалы там игрушечные, и водопады эти, и себя начинаешь чувствовать какой-то игрушкой, которую воткнули туда для иллюзии жизни.
— Так это от того, что ты праздная, — не желая её злить, вяло возразил ей Антон, — тебе нечем занять ум, свои силы. Вот когда мы окажемся на Земле, увидишь, как изменится наша жизнь
— Разве так трудно было понять маму, когда она не хотела там жить, хотела настоящей, подлинной жизни, пусть и бестолковой, иногда неправильной, но деятельной. А чем в этом Лучшем городе континента могу заняться я? К чему мне их науки? Однажды я села в песочницу к малышу и стала играть с ним. Мы с ним вымазались песком до самых волос, я закопала его в этот песок наполовину, — он так радовался, а мамаша сочла меня дурочкой и обругала. Но, в сущности, она ничуть не умнее своего смешного малыша. В душе ей тоже хотелось играть и дурачиться, искупаться в ручье, например, измять и испачкать свою так называемую цивилизованную одежду, залезть на дерево и визжать там, как делают это лесные обезьяны. Но даже детям они не позволяют этого.
Они сидели на уличной веранде, примыкающей к двухэтажному кондитерскому дому, от улицы их заслоняли большие кашпо с цветущими деревцами. Здесь продавались сладости, вкусные затейливые пирожные. И публика была особенная, такая же затейливая, оживлённая. Антон услышал знакомый смех и с удивлением увидел среди присутствующих Нэю рядом с пышной дамой. Лицо дамы напоминало портрет из старинной галереи Земли, красочное и румяное. Во взбитых волосах алел живой цветок. Сама Нэя казалась помолодевшей и счастливой. Она распустила волосы по плечам и тоже украсила их цветком. Она радостно махнула рукой в браслете и перстнях, заигравших от этого взмаха в лучах полдня. Она привстала, но осталась на месте, встретив холодный и отталкивающий её взгляд Икринки. В этот момент неприятия ею Нэи, как невероятно сильно стала похожа она на своего отца. Ведь его никогда не было рядом с нею в процессе её взросления. Отсюда, делал вывод Антон, он не мог оказывать на неё никакого духовного влияния. Так откуда же было это поразительное сходство в особенностях её поведения и даже в самой манере её речи, очень часто насмешливой?
— Тоже вот работает, не покладая рук, — она намекала на тот разговор Антона с отцом, о котором он ей рассказал. Зачем он это и сделал, но будто подмывало что усилить её неприязнь к отцу. Ему хотелось, чтобы Икринка, вся и полностью принадлежала только ему, и вмешательство отца было бы сведено к нулю.
— У неё много завязано на столице. Показы эти, распродажи, — защитил Нэю Антон.
— Ну да. Я и говорю, труженица иглы и тряпки.
— Кому-то надо и этим заниматься. Оставь ей эту возможность быть такой, какая она есть. Не критикуй. Не злись на неё, на отца. Они молоды и хотят любви, как и все живущие во Вселенной существа, наделённые душой.
— «Любви», «душа»! — передразнила она, — у кого душа? У вашего шефа? Душа — понятие для тех, кто верит в Надмирного Творца. Он не верит, и души, следовательно, нет. А есть лишь целесообразные и насущные функции.
Антон оторопело смотрел ей в рот, как она поглощала изыски местного кондитерского творчества.
— Дедушка так говорил. О нём. Не я же. Ты ведь понимаешь это. Я только воспроизвела. А у Нэи — да, душа есть. Я, если честно, люблю её. Немножко только накажу её своей холодностью, потом прощу. Пусть осознает своё недолжное чувство к тому, к кому его не должно быть.
— Кто же это и решает, кому и что должно или нет?
Икринка ничего не ответила, демонстративно отвернувшись от Нэи. Виновато улыбнувшись Антону, Нэя стала рассеянно слушать даму. Но было очевидно, — Икринка расстроила её. Счастливое приподнятое настроение её покинуло. Вскоре Нэя ушла с той