Ал-Физ выглядит юношей в сравнении с твоим зловещим стариком. Почему у тебя нет любовника? Даже сидящего в затаённой щели и подобного серой моли нет!

— Я жена своему мужу, а не половая тряпка!

— Ты живая статуэтка для украшения интерьера богача с отсохшими чреслами! Он может услаждать тобою только свои глаза! А тебе и этого не дано. Ведь стариком не полюбуешься даже!

Понять тёмную кошку было невозможно. Она и сама себя не понимала, наполненная, помимо обрывков выученных ролей, дикими импульсами своей, хотя и изобильной, но животной природы, не расчленяемой на чувства и мысли, не имея осознанной мотивации поведения. Она жила, как и дышала, рефлекторно, жадно, и жалкие попытки самоанализа пугали её саму. Из неё можно было вытряхнуть без труда все подробности интимного характера. У неё не было стыда и не было культурных табу. Но все эти особенности Нэя уже наблюдала, будучи и сама приближена с юности к миру лицедеев, — зачастую пустых и аморфных личностно, несмотря на их профессиональную память, загруженную изобилием чужих мыслей и затейливых словесных конструкций, которые они ретранслировали в окружающий мир, но вряд ли украшали ими свою внутреннюю жизнь.

И ненависть удваивалась в Нэе, другая половина предназначалась Рудольфу. Он мог быть с такой? Азира была склеена с ним в непотребный, ненавистный ком. Его не оправдывало никакое вселенское одиночество. Как она хотела забыть о нём навсегда!

Изломанное прошлое не помеха настоящему счастью

Тон-Ат устроил ей спокойную безмятежную жизнь на протяжении семи лет. Он оставил её память, но убрал боль и чувства этой памяти. Он умел всё. Образы перестали терзать, стали чужими. Азира была подобна редким смерчам, что обрушиваются на мирные цветущие долины, оставляя после себя безобразный разор. Но тот быстро устраняется обычно, и жизнь опять входит в свой привычный налаженный распорядок. Тон-Ат умышленно дал ей увидеть Азиру в своей клинике, после чего сказал, — Видишь, к чему привела её любовь человека со звёзд, ставшего её безжалостным карателем.

— Там и Ал-Физ с Чапосом постарались. В стороне не стояли, — пробормотала Нэя. Однако, вид Азиры с её разорванным в клочья сознанием почти наполовину убил любовь к человеку, которую не смогло исторгнуть из неё и убийство Нэиля. Именно Азира сумела умалить эту любовь до состояния шипящего чада, оставшегося после неохватного костра. Но жар всё ещё жёг, и душа пузырилась в ожогах. Без ненавистной Азиры, как ни странно, стало к тому же и смертельно скучно. Нэя стала хиреть. И тогда на помощь пришла бабушка, как женщина всё понявшая и придумавшая свой рецепт её исцеления.

Азиру в её горестный период забыли все, кроме, как ни странно, Гелии и Рудольфа. Но и Рудольф не жалел Азиру ни словом, ни взглядом, когда её привела в кабинет к Тон-Ату бабушка. Рудольф вёл себя так, будто и не знал Азиру. Он сидел в кабинете Тон-Ата в клинике, демонстрируя своё безразличие. Дескать, он всего лишь Гелию сопровождает. А Гелия сострадательная душа, драгоценное создание, которой он отказать ни в чём не может. Вот, даже в психушку пришёл. Очень ему не хотелось, но Гелия, хрупкая и нежная, взвалила на себя ответственность за чужую беду. Он не умел лицемерить и был внутренне напряжён, вот что увидела Нэя. Он же не видел Нэю и понятия не имел, что она рядом. За его спиной была приотворена дверь.

Будто бы душа отделилась от тела, едва Нэя узрела его бритый затылок, широкие плечи и услышала голос, не способный ни к какому раскаянию. Боясь, что он обернётся, Нэя прикрыла дверь, оставив щель, в которую всё слышала, а видеть его уже не хотелось. Она лежала на маленькой кушетке в соседней комнатке, боясь, что стук сердца услышат люди в кабинете, громко и запальчиво говорящие. Тон-Ат и Рудольф. О чём-то шелестела Гелия, как всегда бесстрастная, но её не слушали. Голос Рудольфа пребывал в незримой схватке с презирающим его голосом Тон-Ата.

Рудольф не любил Азиру. Никогда. Это было сейчас главным для Нэи. Он не любит и Гелию, как она почувствовала. Он любит только её, Нэю, так хотелось ей думать. Она как была, так и осталась инфантильной девушкой, спрятанной от настоящего взросления в настоящей жизни бабушкой и Тон-Атом.

«Я выйду», — думала она, — «он обнимет меня», — но знала, что не выйдет. Он будто ощущал её присутствие, не зная, что она рядом, не зная, что она жена доктора. Он нагло пытал Тон-Ата о его жене, отчего-то интересующей его. Тон-Ат отбивал его атаки холодно и сдержанно.

Когда Рудольф с Гелией ушли, бабушка подошла к Нэе, стоящей у окна и следящей за тем, как Рудольф бережно сажал Гелию в машину. Он защемил дверцей свой палец и злобно пнул дверцу ногой в ботинке, оставив там вмятину, ругаясь. Гелия испуганно высунула голову, открыв злосчастную дверцу. Но он, будто Гелия была ребёнком, засунул её обратно внутрь машины, без уважения к ней, но всё с тою же бережливостью. Вытеснить Гелию из его жизни не сумел бы никто, — с душераздирающей очевидностью поняла Нэя. Но комедия с дверцей на этом не закончилась. Она защемила полу его плаща, длинного и какого-то металлического по виду, и он дёрнул его с такой силой и лютой ненавистью к неодушевлённому плащу, что с треском разодрал его по краю, и только тогда сел в машину, выместив на плаще свой гнев, вызванный Тон-Атом. Тон-Ат отчего-то возвёл его в степень гнева, требующего что-то порушить вокруг. Но вокруг ничего подходящего не было, и пострадала вначале машина, затем плащ.

Они уехали. Тон-Ат, как всегда доброжелательный, спокойный ушёл к больным. Бабушка обняла Нэю за талию, ласково прижавшись носом и губами к её волосам.

— Хочешь, устрою ваше с ним свидание? Это сводничество, и это грех, но ради тебя. Тебе сразу станет легче. Ты поймёшь, что ничего не потеряла. Даже одного свидания тебе хватит надолго. Ну?

— Если я опять провалюсь в эту яму безрассудства, а там опять тот неумолимый капкан, какой принято называть любовью? Будет только хуже.

— Нет. Будет легче. Даже одним свиданием ты сотрёшь ту муку, что оставила в тебе Азира. Ты поймёшь, наконец, что он не любил эту девку никогда.

— Бабушка, твой план — безумие!

— Но и терпеть, сдерживать свою страсть невозможно без последствий. Дашь ей выход. Облегчи тело и душу. Если ты сумеешь передать ему хоть часть своей муки, тебе станет легче. Ведь страсть это мука, от которой и надо избавляться, как от боли.

— Если