– Пошли, Манюш, чего сидеть… – встает бабенка, кивая другой.

Та нехотя поднимается, оборачивается к Варваре:

– Ай ты у нас барыня?

Женщины вылезают из вагона, собираются кучкой.

– Все собралися? – Староста морщится, вздыхает. – Энто… которые девки целые – вы уж не ходите, што ли…

Навстречу женщинам высыпают бойцы, подсаживают их в теплушку:

– Кинареечки, давай сюды!

– Да их тута целая стада, столько не требуется, – смеется парнишка с фонарем. – Ишь, разохотилися…

В теплушке заградителей багровым огнем светится раскаленная буржуйка, на крышке, стреляя искрами, жарится сало. Приобняв Варвару за плечи, парень в распоясанной гимнастерке рассказывает:

– …Паек – хлеба хунт, да каша, да суп с воблы. А я энту воблу не кушаю. Приварок у нас, котловая довольствия, да спекулянта прижмешь…

Парочка появляется из темноты и идет к печке греться.

– …Сапоги дали, вещевая тоже довольствия. А то намаялся без сапог… Показал бы, да тута темень такая. Личность твою не разберешь. Семенов, дай, братец, свечку, бабу поглядеть…

Он встает, подносит огарок к лицу Варвары. Держа в руке стакан, она покорно смотрит на него.

– Отпущал бы ты меня, касатик. Дитё тама осталося.

– Зазябла, что ль? Дак самогонки выпей. Сейчас косточки-то разогреем… Куды ж ты собралася?

– С усадьбы мы. В прислугах служила.

– У буржуев?

– Зачем? Дворяны оне.

– Один хрен, сплотаторы.

– Поубивали их мужики, господ. Мальчонку и то не пожалели. Пришли пьяные, усадьбу спалили…

В темной глубине вагона вспыхивает драка, кто-то падает, визжат бабы.

– Того гляди, мешок сопруть, – бормочет Варвара. – Взял бы ты какую послаже, сынок…

– Маманя нашлася… А ну, катися! Одну тоску напущаешь…

Спрыгнув на снег, она дергает на лоб платок и пускается бежать по путям мимо костров.

В теплушке стоит храп на разные голоса. Огонек свечи вздрагивает в фонаре.

– …А на грудях орден серебряный. Ружье такая – не подымешь. Ужасный сильный. Он у их самый главный командер…

– Ты с им целовалася? – уплетая сало, интересуется Палашка.

– И не тронул, вот те крест! Добрый – страсть…

– Чего ж денег не дал? Небось богатый…

– Самому, говорит, нужно. – Варвара вздыхает. – Солдаты жруть, поди прокорми…

– А звать его как?

– Звать? Альфред.

– Жид, што ль? – удивилась Палашка.

– Бог его знаеть…

За окошком занимается рассвет.

Гремит дверь, появляются женщины, втискиваются на места. Варварина соседка не держится на ногах, ее тащит подруга. Староста приходит мрачный.

– Маненько дожидать придется, – бормочет он. – Начальника куды-то арестовали, новый теперя другой сидить…

– Плакали наши денежки…

– Вот завсегда так, – с трудом ворочая языком, говорит на весь вагон одна из девок. – Завсегда женщина омманутая. За что ж мы обиду терпели?

Подруга, не выдержав, прыскает, смеются и мужики.

В вагон влезают два китайца с винтовками в шинелях и папахах, за ними – курчавый юноша в кожанке с изможденным лицом, с темными кругами под глазами.

– Проверка документов! – объявляет он, картавя. – Комендантский патруль!

Люди вскакивают с мест, кричат и топают ногами. Вмешивается староста:

– Дак проверенные мы, господин комиссар, до исподнего проверенные! Мы сей минут трогаемся, нас пропущають…

– Граждане, сохраняйте порядок. Без нас не отправят, мы – чрезвычайка. Товарищ Чжан, приступай.

В теплушке закипает скандал.

– У тебя тут четыре пуда, не меньше…

– У мине девять душ на дворе! Справку видал? – в бешенстве вопит мужик.

– Есть нормы Совнаркома, у нас идет беспощадная борьба со спекуляцией…

Перед Варварой стоит китаец с непроницаемым лицом. Она объясняет:

– Пущал бы ты нас, дяденька. Усадьбу сожгли, господ убили. На деревню мы, тама и документ справим.

– Слазь, – кротко говорит китаец. – Не полозено.

Поезд уходит, проносится мимо последний вагон.

Варвара с Палашкой, навьюченные мешками, подходят к костру.

– Народу-то как на ярмонке, – сварливо замечает Палашка. – Небось по избам полно, ночевать не пустють…

– Чего ворчишь? Все ты на худое поворачиваешь…Не пропали же, Палань? Добрых-то людей завсегда больше…

Слышится протяжный гудок, рев его нарастает, Палашка затыкает уши. Из морозного тумана выползает паровоз, мелькают вагоны, гремя на стыках.

– Тридцатый на Ртищево, – говорит кто-то.

– Вон он стоит, загорает, тридцатый, – возражают ему. – А этого с ночи ждут, спецэшелон военный, перегон закрыли…

Варвара взваливает мешки на спину.

– Кто ж табе туды пустить, трясогузка? – смеется мужик. – Тама щяс одне армейские да чека…

Отойдя подальше, Варвара с Палашкой припускают бегом к станции.

Они бредут степным проселком. Солнце слепит, среди островков бурого снега бегут ручьи.

– Гляди – грач! – радуется Варвара. – Нам бы ишо самую малость, до травки до зеленой протянуть, а уж тама разживемся, не помрем…

Вот он, последний поворот. Вдали открывается хутор – соломенная крыша землянки, завалившаяся изгородь, голая труба печи.

Варвара всхлипывает, порывисто прижимает к себе Палашку.

– Кровиночка моя, доченька! Привел Господь, думала – уж не увижу… Вот он, хутор-то самый! Здеся ты на белый свет произошла, дитё моя ненаглядная!

– Тама печку топють, – бормочет Палашка.

Над крышей землянки вьется прозрачная струйка дыма.

У Варвары подкашиваются ноги:

– Иван!

– Тятькя-я! – вопит Палашка и со всех ног мчится к хутору.

Споткнувшись обо что-то, Варвара полетела кубарем через порог и растянулась на земляном полу.

– Хлебало откроешь – пришью, как жучку!

Незнакомый мужик в шинели уткнул ей под горло ствол винтовки, в другой руке у него бьется Палашка. Он отшвыривает девчонку и, вжавшись в стену, с винтовкой наизготове замирает у двери.

– Чтоб ни звуку!

Варвара, поднявшись, схватила перепуганную Палашку и забилась в угол. Мужик подскакивает и осторожно выглядывает в прореху крыши. Наступив на Варвару, он подтягивается, вытаскивает за собой винтовку и исчезает в кустах на дворе.