А потом на дороге никого нет.

На путях пыхтит эшелон под парами. Маршевая рота грузится в вагоны. Офицеры курят на перроне. Топчется в ожидании толпа новобранцев. Гремит гармонь, пляшут двое пьяных. Купеческое многолюдное семейство стоит, окружив двух румяных парней-близнецов. На снегу дымит самовар. Нищенка с ребенком останавливается рядом, низко кланяется:

– Православныя, подайтя Христа ради погорельцам, будьте такие милосливыя…

– Второй батальон – стройсь! – разносится команда.

Все приходит в движение. Пронзительно гудит паровоз, кричат унтера. Рекруты торопливо хватают мешки и скатки, их целуют, крестят, они бегут в строй. Городовой подносит руку к козырьку.

Из церкви выходят люди после службы. Нищенка с ребенком кланяется:

– Подайтя Христа ради, православныя…

Это Варвара с Палашкой на руках.

1919

В снежном мареве ползет поезд.

Тянется мимо голая степь, холмы и овраги, тощие лозины над замерзшим ручьем.

В теплушке полумрак, сизый рассвет сочится в узкое окошко под крышей.

Мужик вздрогнул от толчка, нащупал мешок под собой, повел мутным взглядом и провалился в сон.

Все пространство вагона забито, сидят друг на друге, стоят в проходе, ноги в валенках торчат из-под лавки. Все спят. На повороте, как по команде, переваливаются от стенки к стенке, никто не просыпается.

Пронзительно свистит паровоз. Лязгают тормоза.

Поезд остановился. Путь завален бревнами.

Из белой мглы налетают всадники.

Варвара сидит в проходе на мешке. Прижавшись к ней, спит семилетняя Палашка.

Снаружи доносятся возбужденные голоса, чей-то отчаянный крик.

– Чего тама? – спрашивают мужика, прилипшего к окошку.

– Ездиют какие-то на конях, – тоскливо говорит мужик. – А кто их разбереть? Командуеть вроде в кожанке…

– Должно, комиссары…

С грохотом отваливают дверь, в теплушку один за другим влезают пятеро с винтовками и принимаются потрошить багаж.

– Полный спокой, граждане! Чего везем?

Поднимается гвалт.

Человек в кожанке спрашивает:

– Доктора есть?

Бородатый господин в шубе невольно дергает головой и отворачивается.

– Доктор? Спирт имеется?

– Безобразие, совести нету!..

Доктор получает по зубам, узлы его обшаривают, достают бутыль.

– Меня в расход пустють! – кричит мужик, повисая на парне в тулупе. – Хлеб казенный, вон она бумага!

– Колечко быстренько, мадам!

Проснулся матрос, схватился за маузер, на него навалились, скрутили.

– А ну, Серый, раздеть да на снежок его, пущай голышом прогуляется…

– Погоди, братва…

Он достает из штанов тряпичный узелок. На свет появляется серебряный портсигар, кулон с камешком на золотой цепочке.

Трогаются по дороге нагруженные сани. Всадники исчезают в метели. Машинист идет вдоль поезда, кричит:

– Путя нету, которые ехать желающие, ступайте завал разбирать!

Люди выбираются из вагонов.

Баррикаду на полотне занесло метелью. Выковыривают из-под снега и скатывают верхние бревна.

В сумерках приближается разъезд. На путях стоят несколько составов, горят костры, греются у огня люди с мешками. Из вагона кричат:

– Давно сидите, православные?

– Пять дён…

В теплушке ропот возмущения:

– Чтоб им повылазило, паразитам!

Лязг, толчок – поезд остановился.

– Ну, где ты, староста? – вздыхает кто-то в тишине. – Давай, чего тянуть…

Поднимается немолодой скуластый мужик в бараньем полушубке, обходит, собирает деньги.

– Мало, – сурово говорит он бабе. – Сказано: по триста.

– На чужом-то горбу много вас, охотников, – ворчит другая баба. – Нету – и ступай пешая…

Варвара, косясь по сторонам, копается в чулке.

С улицы колотят в дверь и кричат:

– Седьмой вагон, иттить собираетесь, ай заснули?

Староста обстоятельно заворачивает деньги в платок, крестится.

– С Богом!

И вываливается в темноту.

– …Пятьдесят седьмой смешанный? Нахальство какое, вы же только пришли! Да у меня тут неделями торчат!

Начальник разъезда, в тулупе поверх формы, сопливый, с распухшим носом, с красными слезящимися глазами, отмахивается от наседающих мужиков. Снежная крупа летит в выбитые окна, ветер гоняет бумаги по углам.

– Договаривайтесь сами. Договоритесь – пропущу сразу, мне зачем… – Деньги начальник сгребает в ящик стола. – Вон они, продпоезд на втором пути. Ступайте к командиру отряда.

Старосты стонут:

– Обратно отряд? Да нас уж почистили, с утра ишо… Такой отряд, еле ноги унесли!

– Это где же? У Снегиревки? То бандиты, шайка Кольки Бербешкина озорует, – объясняет начальник, хватая взлетающие справки. – А эти губкомовские, с мандатом, по всей форме. Заградительный отряд имени товарища Бебеля. Они тут хозяева…

Старосты бредут вдоль эшелона. Где-то в вагоне бренчит балалайка. Из дверей смотрит наружу дуло пулемета, рядом боец пристроил швейную машину и строчит при свете коптилки.

– Потерял кого, борода? – спрашивает портняжка.

– Командера бы нам, самого товарища Бебеля, кажись…

Бойцы смеются:

– Ух, деревня! Да энто у нас звания такая, кличка геройская. А командир у нас вовсе товарищ Масяськин. Только они на деревню до зазнобе утекли…

Выглядывает еще боец, на ходу он проворно тасует колоду.

– Чего надо, отцы?

– Да вишь, какая незадача, потолковать хотели с командером…

– Ты скажи: чего надо? Авось и без его сладим…

Староста влезает в вагон.

– Бабоньки, девоньки, до вас! – сокрушенно говорит он. – Велели девок да баб, которые покраше, посылать к им в отряд…

Воцаряется тишина.

– Побалуемся маленько, говорит, а завтре пропущать обещалися… Отряд имени товарища, не упомню, как по батюшке, дюже мудреный… Которые нас утром парили – оказывается, бандюки. А энти вроде правильные, заградители. Дак чего делать-то, девоньки?

Мужчины молча рассматривают женщин. Все вздыхают.

– Нужно бабам иттить, – решительно говорит мужик. – Чего поделаешь, хлеб везем…