Ей было жаль, что она не позволила себе быть с ним. Она любила его сейчас больше, чем когда-либо, она томилась без его сильного плеча и защиты.

Донна поднялась. Накатившая на холм песчаная буря взметала ее широкие одежды и накидку, словно гнала прочь. Она вернулась к крестоносцам, ожидавшим поодаль. Отъезжая, она то и дело оборачивалась, глядя на темнеющий в песчаном облаке крест. Анна знала, что это в последний раз, что она больше никогда не увидит его, она не знала, доберутся они до Дамьетты или нет, но смирилась с тем, что, быть может, очень скоро придет к той же черте, что и герцог.

Армия Креста не успела отъехать от берега, как вновь была атакована мусульманами. Не в силах противостоять столь сильному натиску противника, войско было вынуждено в спешке отступать.

Сарацины мчались вместе с песчаной бурей, в облаке, словно призрачные воины, восставшие из глубин пустыни, для того чтобы покарать завоевателей. Их сильные лошади взметали песок, выбрасывая вперед красивые тонкие ноги, лица сарацин были наполовину прикрыты платками. Они пролетели мимо свежей могилы с крестом, и один из воинов свалил крест сильным ударом сабли. Они пронеслись по могиле, оскверняя последнее прибежище трубадура. Крест, после того, как топот войска стих вдали, были засыпан песком, который покрывал его постепенно, словно падая из гигантских песочных часов. Так в песках времени затерялась навечно могила герцога Бургундского.

Количество рыцарей сокращалось с каждым часом. Многие не выдерживали трусливого отступления, поворачивали своих коней, с боевыми кличами в одиночку бросались на противника и пропадали в лавине мусульманских всадников. Так погиб граф Суассонский, который на глазах донны вытащил меч из ножен, развернул лошадь и, не слыша ее крика и плача, помчался навстречу вражескому отряду и тут же был убит.

Сарацины гнались за ними по пятам. Гоше де Шатийон сдерживал своего прыткого коня, переглядываясь в тревоге с Жоффруа де Сержином, чтобы поддерживать время от времени короля. Людовик был в таком изнеможении от болезни и усталости, что еле держался в седле. В конце концов его пришлось снять с лошади, он был в беспамятстве, все уже ожидали его кончины. Жара усиливалась с каждым днем, а при высоких температурах сносить жар и дизентерию становится невозможно. Донна Анна ехала в телеге, в которую положили короля, она положила голову Людовика к себе на колени, протирала ему пот, давала напиться, но король не приходил в себя. Донна молилась о наступлении вечера – стало бы прохладней, и король бы не так мучался. Было видно, что силы его иссякают. Озноб и жар попеременно изматывали тело, приступы дизентерии стали настолько частыми, что пришлось отрезать ему нижнюю часть штанов и менять простыни – король был не в состоянии самостоятельно ходить по нужде. Донна ласково перебирала волосы монарха, оказавшегося внезапно так близко к ней, как она даже не смела и представить. Вокруг них шли сражения, падали и умирали рыцари, но донна боялась отрывать взгляд от бледного чела короля – картина была слишком страшной. Она шептала монарху песенки и стишки, рассказывала истории, прекрасно осознавая, что он находится в беспамятстве и не слышит ее. Так она сдерживала свой панический ужас. Она понимала, что, находясь рядом с больным так близко, рискует подхватить инфекцию, но на нее уже нашло отупение от слишком быстрой смены жестоких событий вокруг. Время от времени осознание того, что Гийом умер, накатывало на нее особенно сильно, и она задыхалась от слез и горя, ощущая себя так, словно ей вырвали сердце.

– Как чувствует себя его высочество? – время от времени спрашивал ее Гоше де Шатийон, рыцарь с удивительно черными тонкими усами, которые не сочетались с более светлыми волосами. Его брат Гуго следовал за ним, но молчал, лишь с сочувствием глядя на короля.

– Нам нужно остановиться где-нибудь, – отвечала донна Анна, – иначе ему будет только хуже.

– Здесь должно быть поселение, – кивал де Шатийон, – мы скоро найдем что-нибудь.

Но проходило два часа, три, четыре… а они все двигались под палящим солнцем и стрелами, пока наконец в пять часов вечера на горизонте не появилась маленькая деревушка Сармосак. Короля внесли в дом, донна, жадно напившись воды и умывшись, прошла следом и вновь принялась хлопотать над Людовиком. Но только сама она тоже валилась с ног от усталости, казалось, что ее организм настолько измотан, что еще немного, и он просто прекратит функционировать. Глаза слипались, желудок сводило от голода, руки и ноги плохо слушались, голова была затуманена. Но она не могла лечь отдыхать, потому что рыцари, столпившиеся вокруг, смотрели на нее с такой жалостливой надеждой, словно ждали, что она сотворит чудо и спасет жизнь короля. Они были похожи на детей, выпрашивающих у матери сладости или игрушку, со слезами на глазах, с чистым, верящим в высшую справедливость взором.

«О, мои рыцари, – мысленно молилась донна, – если бы это было в моей власти, никто бы из вас не умер, никто бы не заболел и вы бы все вернулись к своим женам и детям, к своим замкам и владениям… Но, увы, я не Господь Бог… я не могу спасти вас, спасти короля, я даже себя не могу спасти».

И слезы наворачивались у нее на глаза.

Многие думали, что королю осталось совсем немного и до вечера он не доживет. Епископ, сражавшийся вместе с остальными рыцарями, причастил его, но донна продолжала сидеть возле постели монарха. Наконец, около семи часов, король пришел в себя, но ненадолго. Однако уже это вселило надежду в сердца рыцарей, и они стали готовить баррикады и оборонительные сооружения, чтобы в покое провести ночь в деревне.

Потери были велики. Число воинов, дошедших до Сармосака, не превышало восьмисот человек, возможно, несколько отрядов отстало по дороге, многие из рыцарей были ранены или больны. Борьба за жизнь продолжалась: мусульмане видели, что силы крестоносцев на исходе.

Архиепископ де Бове зашел в дом, где находился король. Монарх лежал на постели, бледный и изнеможденный, но ему определенно было лучше. Лицо уже не было такого пергаментного цвета, как днем, дышал он ровно, и жар отступил. Донна Анна спала, положив голову и правую руку у изголовья короля, полусидя на полу, словно опустилась на миг, чтобы прошептать что-то на ухо королю и заснула.

Де Бове улыбнулся чуть насмешливо, увидев ее, спящую, словно маленького ребенка, который заигрался с игрушками и уснул среди кукол. Донна действительно спала, как младенец. Она так устала, что провалилась в глубокий сон и не слышала ничего из того, что происходило вокруг.

Архиепископ вдруг пожалел, что вынудил ее отправиться в поход. Он ведь даже не представлял себе, что она пройдет весь путь с крестоносцами и попадет в этот тупик вместе с ними. Рассматривая донну, священник почувствовал на себе пристальный взгляд и поднял глаза – на него смотрел король.

– Ваше Величество, – шепотом сказал де Бове, – я пришел доложить вам, что прибыл Филипп де Монфор. У него есть новости от султана.

Король жестом приложил палец к губам, и архиепископ помог ему подняться. Потом, повинуясь королю, де Бове приподнял Анну и уложил на постель – женщина была настолько измотана, что даже не пошевелилась.