– Донна… – прошептал один из них, слегка наклонившись ко мне, – мы постараемся отвлечь их, а вы должны будете прорваться. Вы ДОЛЖНЫ избежать плена, донна…

Они приготовились, и мы помчались на двоих сарацин, что находились в пятидесяти метрах друг от друга, не торопясь сужать кольцо. Мы скакали совсем рядом – ноги рыцарей касались боков моего коня. Когда мы оказались между сарацинами, и те погнали лошадей на нас, торопясь взять в плен, рыцарь выпустил моего коня, и я помчалась дальше. Рыцари развернулись на сарацин, чтобы задержать их хоть немного и дать мне уйти. За мной гнались, в этом не было сомнений: вокруг свистели стрелы, позади раздавался тяжелый топот лошадей и гиканье мамлюков. Я обняла руками шею коня, уткнулась лицом в его мокрую потную шкуру и закрыла глаза. Толчок, рывок, я перекувырнулась через голову лошади и пролетела вперед, больно ударившись о песок. Едва упав, я перевернулась и увидела, как моя лошадь, перекувырнувшись через себя, бьется в последних судорогах – в ее шее, совсем рядом с тем местом, где находилась моя голова, торчали три стрелы. Вокруг валялись тела погибших, судя по всему, я металась в каком-то зловещем магическом кругу, не имея возможности вырваться из поселения. Я видела, как приближаются мои преследователи. С трудом найдя в себе силы оторваться от земли, я поднялась и тут же снова упала, но уже на труп сарацина. Я вытащила из его рук еще теплую саблю и снова медленно поднялась. У меня из носа шла кровь, я вытерла ее рукавом, шмыгнула и взяла саблю в обе руки. Расставив ноги, я приняла более или менее твердую позицию и стала ждать своих врагов.

Позже я, вспоминая об этом, испытывала сильнейшее желание рассмеяться, как смеялись приближавшиеся ко мне сарацины. Но тогда я не знала другого выхода из ситуации – я должна была сражаться до последнего, сдаваться в плен я не собиралась. Они спешились и подошли, их было пятеро, я была одна. Голова кружилась от жажды, меня трясло от лихорадки, но все силы были устремлены в сердце, где горела ненависть к этим людям и жажда мести за смерти многих. Столько времени меня оберегали от них, столько раз я ускользала, и вот настал момент, когда мы оказались лицом к лицу. Сжимая в руках саблю, я выпрямилась. Я ненавидела их, ненавидела каждую черту их смуглых незнакомых лиц, их темные загадочные глаза, хриплые голоса. Так выглядела смерть. Один из них, приближаясь, достал из ножен саблю. Поднял ее. Усмехнулся. Сабля просвистела в воздухе. Я закрыла на мгновение глаза. Он выбил саблю из моих рук одним ударом. Я упала на колени, потому что теперь весь мир странно потемнел, словно резко наступила ночь. Щека вдруг коснулась земли. Я не знаю, кто еще был рядом со мной, я понимала только одно: мой поход был окончен.

Отряд вокруг короля стремительно уменьшался, но рыцари не хотели отступать. Ни братья короля, ни рыцари, ни оруженосцы. Их ряды редели, но они лишь теснее сдвигали круг вокруг слабеющего короля. Филипп де Монфор погиб одним из первых, многие были ранены. Гоше де Шатийон, пока его брат Гуго был возле короля, набрасывался на приближающихся сарацин, как верный пес бросается с оскалом на чужаков. Сарацины никак не могли преодолеть сопротивления рыцарей – всякий, кто осмеливался сцепиться с Шатийоном или с другим храбрецом, умирал. Шатийон сбрасывал с себя стрелы, которыми его осыпали сарацины, вскакивал на своего коня и вновь задиристо кричал: «Шатийон! Где мои достойные рыцари?!» Наконец он пал, мотнув в воздухе светлой головой, которую через миг отрубил один из турецких воинов, и с его гибелью у какого-то рыцаря началась истерика. Он начал кричать, что они все погибнут, если не сдадутся, что дело проиграно и нужно сложить оружие, чтобы спасти короля. Вильям испытал сильнейшее желание врезать трусу по шее, но он не мог отойти от монарха.

Жоффруа де Сержин не отпускал Людовика из своих рук. Когда сарацины приближались к ним, он подхватывал своего монарха и, размахивая копьем, бросался на них и отгонял прочь. Но сопротивление угасало. Спустя мгновение король, де Сержин, Уилфрид, братья короля и все, кто сражался с ними, были заключены в оковы. Хоругвь и знамена были захвачены, все оставшееся имущество и обозы стали добычей сарацин.

Вильям оглядывался вокруг в поисках Анны, но не видел ее среди пленников. Ему хотелось верить, что ей удалось чудом ускользнуть из лагеря, и сейчас она была далеко от сарацин и плена. Так или иначе, но теперь они оказались отрезаны друг от друга, и отныне каждый из них был сам за себя.

Когда сарацины прорвались в лагерь крестоносцев и матросы в испуге обрубили канаты, то вместе с галерой легата отчалило от пристани еще три галеры, на которые в тот момент грузили раненых. Катя не смогла убедить матросов и легата повернуть обратно к лагерю – было очевидно, что пристать снова они не смогут. Катя знала, что Вадик и Ольга остались в лагере, и понимала, что шансы выжить у них были невелики. Она не переставала надеяться, что они спаслись от сарацин, но, не зная этого наверняка, не могла быть уверена, что не являлась на тот момент единственным выжившим из всей троицы человеком. Это горькое ощущение росло с каждым часом пребывания на галере. Она оказалась потеряна во времени и теперь уже навсегда останется доживать свой век в этой эпохе.

В момент отплытия на галере были тяжелобольные рыцари, половина священников из свиты легата, Маргарита де Бомон, отец Джакомо, Катя, Николетта и семеро выкупленных донной детей. Один из мальчиков погиб в первые минуты атаки сарацин, в него попала стрела. Остальные дети отнеслись к гибели своего товарища по-взрослому, плакала только Мари – мальчики стояли с суровыми лицами вокруг своего друга, пока отец Джакомо читал над ним молитву. Мальчика и еще троих погибших во время атаки пилигримов опустили в реку, завернув в грубые холщовые мешки.

С огромным трудом галера легата ушла от преследовавших ее на маленьких суднах сарацин, то же самое удалось еще двум галерам, четвертая была захвачена на глазах у испуганных пассажиров. Здесь, на реке, война не прекращалась – христиане знали, что ниже по течению их ждут галеры сарацин, которые перекрывали крестоносцам сообщение с Дамьеттой. По указанию легата, командование воинами взял на себя Пьер де Босей, один из рыцарей ордена тамплиеров, оказавшийся на галере случайно во время ее отплытия. Он распределял отряды, отдавая каждому под охрану определенный участок корабля.

Катя наблюдала за всем этим процессом, меланхолично перебирая жемчужины на своих четках. Она вышла подышать воздухом – в каютах и трюме было слишком душно. Легат хотел было растянуть один из парусов над палубой и вынести раненых на свежий воздух, но потом решили, что безопаснее будет, если они останутся внутри. Сарацины могли атаковать галеру в любой момент, и тогда жизнь раненых оказалась бы в опасности. Катя была так погружена в переживание разлуки с друзьями, успокаивала детей и пыталась разговорить Николетту, что на раненых у нее не хватало времени, ими занялась Маргарита де Бомон. Маргарита забрала саквояж с лекарствами донны и сумку с бинтами и неторопливо обходила всех раненых. Она не могла находиться одна, ее мучили мысли о муже, беспокойство за его судьбу. Раненые отвлекали ее от тревоги, и Маргарита с удивлением замечала, что лекарства донны ей малоизвестны. Она не рисковала брать мази или незнакомые травы и ограничивалась только скромным набором знаний, что приобрела, помогая Анне в походе.