Из всех ребятишек разлуку с донной тяжелее всего переносил Пакито. Мальчик так горевал, так скучал по Анне, что Катя опасалась за его здоровье – цвет его лица приобрел серый оттенок и исчез блеск в черных глазах. Катя говорила с ним, но он больше отмалчивался, жался в угол и отказывался выходить к остальным. Синтаксис был рядом с ним, залезал к нему на колени, топтал лапами его живот, укладываясь на нем, мурлыкал, но Пакито время от времени отталкивал своего друга и сбрасывал его с коленей, так что коту приходилось через некоторое время повторять попытку улечься на Пакито и заново веселить своего маленького хозяина.

Николетта начала приходить в себя только к вечеру. То есть она вышла из состояния заторможенности и начала плакать. Катя была с ней терпелива, но, в конце концов, поняла, что еще немного, и она потеряет контроль над собой и разревется вместе с итальянкой. Николетта не желала обсуждать случившееся, Катя не могла вызвать ее на разговор. Видеть всегда веселую и бодрую Николетту с красным от слез лицом было до того невыносимо, что Катя решила попросить отца Джакомо поговорить с ней. Священнику Катя рассказала все, как было, по крайней мере, как она услышала это от Ольги утром. Назвала она и имя рыцаря, которое не удивило отца Джакомо. Оказалось, что священник давно замечал странную одержимость Анвуайе образом донны.

«Человек во власти низменных страстей напоминает слепца без посоха, который идет туда, куда его ведут невидимые ему люди. Они смеются над ним, ведя его к пропасти, а он благодарен им за помощь», – сказал отец Джакомо.

Катя оставила его с Николеттой, забрала детей и вышла с ними наверх. Пакито молчал, не обращая внимания на попытки поговорить с ним. Он порылся в вещах Анны и вытащил оттуда ее любимую шаль, заворачивался в нее, зарывался лицом в мягкие складки тканей, сохранившие запах донны.

Когда она разбирала вещи, Катя нашла и изумрудное ожерелье, но, подержав его в руке, надевать не стала, убрала обратно в сундучок с украшениями. Первая ночь, проведенная на галере, прошла тихо – все слишком устали от переживаний, чтобы подчиниться тревоге. Николетта после разговора с отцом Джакомо перестала плакать, но теперь только осознала, что донна и Винченцо Доре, а также Вильям Уилфрид остались на берегу в неизвестности. На следующее утро на рассвете папский легат отслужил молебен за спасение всех, кто остался на суше. Все, кто был в состоянии стоять на коленях, пришли на палубу, лежачие раненые слушали капеллана, который служил молебен в трюме.

После молитвы и скудного завтрака, оставив детей на попечение Николетты, Катя решила обойти раненых. Это, конечно, было необязательно, никто бы не сказал и слова, если бы она не стала заниматься ими, но это стало частью их походной жизни, заняться на корабле было нечем, а осмотр больных отвлекал от слишком грустных и недобрых предчувствий и напрасных переживаний. Многие не пережили ночь. По нелепой случайности на корабль грузили, прежде всего, тяжелобольных, и, по иронии судьбы, те, у кого было больше надежд на выздоровление, оказались зверски убитыми на берегу, в то время как умирающие спаслись от меча сарацин.

Длинные ряды лежачих больных, полутьма трюма, запахи испражнений, рвоты, гниющей плоти, стоны и плач, поскрипывание корабля… Кате приходилось опускаться на колени перед каждым и осматривать перебинтованные еще донной раны. Маргарита за вчерашний день обошла немногих. Теперь она помогала Кате, следуя за ней с большим бронзовым фонарем, внутрь которого была вставлена толстая свеча.

В этом сумрачном свете было очень плохо видно, восковые, истощенные от боли лица рыцарей были похожи на застывшие лики мертвецов, и Кате приходилось проверять каждого, чтобы убедиться, что он жив. В тех условиях ей казалось, что выжить невозможно. Прежде, чем они доберутся до Дамьетты, пройдет слишком много времени, и многие не перенесут тяжелого путешествия.

Нагнувшись, чтобы не удариться головой о балку, Катя присела возле очередного рыцаря и взяла его за руку. Рука была холодной как лед. Она положила руку на его белеющий в полутьме лоб – лоб был холоден. Катя вздохнула, скорее всего, он был уже давно мертв. Но нужно было пощупать пульс. Маргарита, перегнувшись через балку, осветила низко лицо рыцаря, Катя бросила на него взгляд и удивленно вскрикнула. То был Жоффруа де Базен. Увы, рыцарь, которому она симпатизировала, был мертв. Но она даже не знала, что он был ранен!

Маргарита де Бомон объяснила Кате, что донна не хотела беспокоить ее, поскольку Катя сама находилась в тяжелом состоянии из-за лихорадки. Кате стало интересно, каким образом был ранен де Базен, и она стащила простыню с его тела. Он был обнажен, и даже в неверном свете фонаря был отчетливо виден располосованный живот, пересеченный багровой полосой шва. Катя горестно покачала головой: как Ольга отважилась на такую операцию? Но теперь все было напрасно – природа взяла свое. Как бы человек ни изощрялся, жизнь все равно отступает перед смертью, рано или поздно.

Катя провела рукой по вздувшемуся шву и замерла. Шов был горячим! Де Базен не умер! Теперь, положив руку на его грудь, она почувствовала его слабое дыхание. Живот раненого был твердым и воспаленным, но осмотреть его в такой темноте было невозможно. Катя накрыла де Базена, оставила Маргариту сидеть с ним, а сама пошла на палубу, чтобы попросить двух матросов перенести де Базена в каюты. Катя понимала, что из всех близких друзей у нее оставался только Жоффру, и решила побороться за его жизнь еще немного.

В более ярком свете каюты шов приобрел еще более зловещий багровый оттенок, но гноя видно не было. Катя наложила кое-какие мази, перебинтовала рыцаря с помощью Маргариты и снова накрыла его простыней, а сверху теплым одеялом. В каюте было жарко, но де Базен был холодным, и Катя как следует укрыла его, подоткнув одеяло со всех сторон. Он был в беспамятстве, пить начал только ближе к вечеру, но как ни пыталась Катя его покормить – это было бесполезно.

В вечерних сумерках, быстро превратившихся в черную ночь, на галеры напали сарацины. Женщины и дети молились в каютах и трюме, пока на палубах шла ожесточенная борьба. Полыхала одна из галер, оттуда, объятые пламенем, выбрасывались люди. Сарацины убивали их или брали в плен. Галера легата первой выскользнула из плотной цепи вражеских кораблей, гребцы работали в полную силу, небольшой парус галеры был натянут – словно Господь помогал в ту ночь христианам и даровал им попутный ветер. Второй галере не удалось повторить подвиг корабля легата, и она была захвачена и потоплена. Один только корабль легата смог ускользнуть от сарацин и продолжить свой путь по Нилу.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Николетта и Мари просыпались время от времени от громких разговоров на палубе, но вскоре снова засыпали. Пакито спал на полу в обнимку с Синтаксисом, закутавшись в шаль донны Анны. Остальные мальчики спали, тесно прижавшись друг к другу, на широкой кровати. Маргарита де Бомон дремала в кресле. Катя боролась с бессонницей, заплетая де Базену, лежащему на широком деревянном столе каюты, маленькие тоненькие косички из его пшеничных волос.

Она уснула только под утро, положив голову на руки. Ей снилась свадьба Ольги и герцога Бургундского, белое платье подруги было расшито жемчугом, и они танцевали под гитару. Пахло цветами и дождем, все бегали босиком по зеленой траве. Катя не замечала, что гостей становится все меньше. Они отрывались от земли и взлетали в небо, растворялись и повисали облаками, заслоняя от нее небо. Наконец взмыли в высь и молодожены. Жемчужины с платья сорвались вниз и сыпались на землю, словно град. Несколько жемчужин ударило Катю по лицу. Ольга растворилась в небе. Катя размяла себе шею – из-за того, что она смотрела на исчезновение гостей, запрокинув голову, она у нее затекла. С удивлением она обнаружила, что на ней надето изумрудное ожерелье. На темнеющую поляну вышло четверо мальчиков. Катя узнала их – это были спасенные вместе с Пакито мальчишки: Николя был самым взрослым из них. Они поднимались к ней, глядя на нее исподлобья, и каждый держал в руке нож. Катя испуганно попятилась, отступая все дальше по мере того, как они приближались. Она пыталась заговорить с ними, но они шли с ножами в руках, нацеленными на нее, с холодным взглядом на детских лицах. Придерживая на груди ожерелье, Катя побежала, сначала нерешительно, а потом все быстрее, так, как бегут, только отчаявшись спасти свою жизнь. Ожерелье стало тяжелеть, мешать, тянуть ее голову вниз, но она не хотела снимать его, а камни наливались свинцовой тяжестью…