с обаятельным плоским лицом, за ним я и последним – автоматчик в маске, тычущий мне в спину дулом. На меня последние несколько минут постоянно направлено какое-нибудь дуло.

– Не бывало таких, как ты. На кого так же железно можно было бы положиться. Зачем же ты так подвел меня? Это я, я во всем виноват. Правильно Маша на меня не посмотрела. Что надо сделать, чтобы все переиграть? Как ты мог! Ты же выживал там, где нам и не снилось!

4.

Меня стало двое.

Одни я – равнодушен. Мне все равно. Я будто со стороны чувствую дуло автомата между лопаток, смотрю на стены лифта, на плавно перемещающийся вверх указатель высоты, на холодное гладкое лицо переговорщика. Как в не слишком интересном кино, слушаю бормотание какого-то сумасшедшего. Кто это говорит?

А, ну да. Это говорю я.

– Война проиграна. Как теперь это отменить? По каким правилам в это играть? Может, там где-то остался автосейв? В нашей Стране время не всегда идет равномерно. Может быть, там кто-нибудь умеет поворачивать его назад? Я поищу и найду.

Второй я – говорю. Я понимаю, что теоретически мог бы перестать говорить. Я понимаю, что не хочу, чтобы меня слушали эти двое, инквизитор и палач, и еще несколько сотен палачей через навешанные на меня микрофоны, и еще один – вот этот, равнодушный и отстраненный, сидящий внутри моей головы. Я понимаю, как называется мое состояние на мудром языке психиатрии. Я даже понимаю, что сейчас снова получу по селезенке или по почкам, я всё понимаю.

– Я пойду туда, я не обойду это место, любая дорога теперь приведет туда. Баламут приведет меня к холмику в лесу, к маленькому холмику, заложенному дёрном. Маленькому. Скажет: здесь. И что я тогда тебе скажу? «Прости меня, Морган, это я виноват»? «Лучше бы это я лежал под этим холмиком»? «Пожалуйста, прекрати это»? Мёртвым ведь все равно. И тебя нет под этим холмиком, и где ты? Можешь ли ты это прекратить? Есть ли во вселенной такой Лабиринт, где ты сейчас ходишь? И говорить я буду только с собой. И с травой. А через год этого холмика уже не бу... не бууууу…

Бесстрастный наблюдатель во мне отстраненно слушает, как слова иссякают. Я ищу еще слова, потому что вот этот звериный вой совсем не нравится бесстрастному наблюдателю. Я не могу найти слов. Мы едем в лифте. Переговорщик наконец говорит недовольно:

– Это будет мешать. Заткни его хоть на пару минут.

Автоматчик снова коротко тыкает меня под ложечку, и я снова захлебываюсь. Автоматчик железными пальцами берет меня за локоть. Двери лифта открываются.

5.

Да; вот это хорошо, это правильно, отмечает мой внутренний наблюдатель. Сейчас ты займешься делом, и это ужасное утихнет хотя бы на несколько минут. А потом, может быть, будет уже все равно. Сейчас тебе надо переубедить Рыжего, а времени у тебя мало, и говорить тебе не дадут.

Первое, что я вижу – что флакон открыт. Второе – что держит его какой-то незнакомый человек: долговязый, сутулый, в серо-синем камуфляже, в черной, разрисованной черепами и кинжалами бандане, с ремнями по-партизански крест-накрест через грудь. На ремнях две расстегнутые кобуры с торчащими рукоятями, как у пирата. Я смотрю на рыжие волосы под черной банданой, я понимаю, что это – Баламут. Но я не узнаю его.

Баламут держит в одной руке пробку, а в другой – откупоренную бутылочку. На его ухе гарнитура хэндз-фри, на шее болтается на шнурке любимый андроид. Он стоит у центральной двери застывшего вагона. Все двери распахнуты, вся станция залита светом, как бальная зала. В динамиках отчетливое тяжелое дыхание Вуула. До Баламута десять метров. Семь. Пять. Мы останавливаемся. Сейчас.

– Рыжий, я не поведу тебя через Границу, – выпаливаю я, и внутри все скручивается в ожидании удара. Но удара нет – видимо, решено не нервировать террориста.

– Освободите ему руки, будьте добры, – равнодушно и вежливо говорит Баламут. Переговорщик так же вежливо и с готовностью отзывается:

– Да, разумеется. Но вы должны понимать, что он пока останется на месте.

– А ты положи пукалку, – не слушая, говорит Рыжий автоматчику. Переговорщик коротко, не оборачиваясь, кивает головой назад. – На пол. Вот так. Пусть полежит. Наручники.

Сзади щелкает. Руки освобождаются. Мой локоть, однако, сопровождающий не отпускает.

– Рыжий, зачем ты это делаешь? Ты понимаешь, что ты делаешь?

– Передача одновременно, по твоему знаку, – заполняет станцию голос Вуула. – И молись, если ты мухлюешь.

– Чего я точно не буду делать, так это молиться, – холодно говорит Баламут.

– Рыжий, уезжай сейчас же. Еще не поздно. Остановись. Ты не впустишь его в нашу Страну, ты этого не сделаешь!

– Да нет, Мить, вообще-то сделаю, – серьезно и холодно говорит Баламут. И переговорщику:

– Сейчас я зайду в вагон. Передача на пороге, сразу после передачи вы и ваш сопровождающий должны будете сделать два шага назад с поднятыми руками. В случае нарушения процедуры пеняйте на себя, потому что станция заминирована.

Он спокоен, как ледышка. Как сосулька. Как Морган.

– Не беспокойтесь, это не в наших интересах, – любезно, в тон ему, отзывается переговорщик.

– Рыжий, ведь это потом не исправить. И я тебя не