начнут строить кладбища, капища и курорты. Заведут границы, заборы, интернет, машинки для стрижки собачек. Будут пилить деревья, копать котлованы. Начнут делать карьеры, выступать с речами, ставить условия, проводить решения. Разве вы сможете с этим справиться? Я тебя умоляю! Здесь они задыхаются в собственных испражнениях – так теперь вы хотите впустить их вонь в свой Фриланд? И они ведь начнут воевать. Что вы будете делать, когда они принесут атомную бомбу? Ведь туда можно пронести что угодно, сам знаешь.

Рыжий стоит на краю пропасти, так что мне кажется, что автомат, висящий на шее, вот-вот утянет его вниз. Его рука лежит на крышке фиала. Ветер треплет огненные пряди, заслоняя от нас опущенное лицо.

– Но даже если я ошибаюсь, и эти ваши картонные короли так мудры, что все это продумали. Слушай, но неужели они не смогут справиться и без вас? Ведь вы – только один отряд из сотен. Ты это знал вообще? Или вам сказали, что вы вытащите цивилизацию из дерьма в гордом одиночестве? Но, наверное, благородные элои не соврали. И что же, вы, дворняжки, думаете взять приз на маршруте, где работают все эти породистые профессионалы высшей школы? Да они обойдутся без вас три тыщи раз. Ведь они же вам дали это поручение только из жалости, чтобы вы не чувствовали себя ущербными. Или ты правда веришь, что вас не подстраховывают, и вы – полноценное звено этой цепи?..

И еще подумай вот о чем, оборотень. Ты ведь уже понял, что никакой гейт в вагоне не откроется. Что бежать вам некуда. Тебе и твоим друзьям. Конечно, сейчас вам море по колено, и вы не боитесь умереть. Но с чего ты взял, что вас ждет смерть? Ты даже на час не захотел оставить своего проводника в моих руках, о, ты был чертовски прав, оборотень. Ведь тебе бы потом пришлось смотреть на то, во что бы он у меня превратился. А теперь у меня будет не час. Ну, твоему проводнику-то, предположим, будет легче всех, он – мягкая материя, он просто и быстро сойдет с ума. Может быть, мне на это хватит и часа... А не хочешь ли увидеть, во что у меня превратится твой охотник? Ты ведь уже видел их – тех, кого вы там прозвали «условно людьми». Но это люди, Рыжий. Кое-кто из них когда-то был похож на Моргана. Ты скажешь, что он никогда таким не станет, ни при каких обстоятельствах. Но потом я приведу его к тебе, и ты увидишь, что ошибался. Он – единственное, во что ты веришь в жизни; ты думаешь, что он сделан из стали, но не хочешь ли посмотреть, что делают со сталью современные технологии?.. Да, потом мне все равно придется их убить, хотя знаешь что? Не факт. Они ведь и без того уже станут ходячими мертвецами. Два вывернутых наизнанку, потерявших человеческий облик лабиринтца – кому они будут интересны, чтобы их убивать? Хорошо, согласен, на воле их попытаются вылечить и скорее всего чего-нибудь да добьются, так что отпускать я их все равно не стану.

Ну ладно, они. Их жизнь – это их жизнь... Но ты? Ведь ты помнишь, чтó ты мне обещал? Никто ведь не тянул тебя за язык. Всегда три раза я напоминаю об этом, и третий – последний. Ты долго бегал от меня, должник, но теперь ты прибежал. Финиш. Титры... Но вот чего я не делаю никогда: я никому никогда не предлагаю перед самым финишем изменить правила. Ты можешь отдать долг – за всех сразу, да. Я предлагаю тебе изменить договор. Я обещаю, что когда получу эликсир, то отпущу тебя – вас, всех троих – на свободу. Навсегда.

Баламут судорожным движением прижимает кувшинчик к груди.

– И вот, третий ангел вылил чашу свою в реки и в источники вод: и сделалась кровь, – нараспев говорит Минотавр.

Баламут поднимает голову. Свалявшиеся пряди бьют его по лицу. На его щеках две грязные дорожки.

– Мы и так свободны, – в свисте ветра ровным голосом говорит он.

Он размахивается и как бутылку шампанского разбивает фиал о поручень. Вокруг брызгают осколки стекла и рубины — большие, маленькие, крохотные.

Одно мгновение я вижу преобразившийся мир. Вниз и вверх, влево и вправо, до самого горизонта, мир заполняет мгновенно выстроившаяся кубическая кристаллическая решетка. Она правильна и совершенно прозрачна, и в каждом узле вспыхивает и переливается микроскопический рубин, и все рубины соединены друг с другом тончайшими, совершенно прямыми алыми нитяными гранями. И тут же, убегая во все стороны от нас, решетка исчезла, растворилась в воздухе, как не было ее, остался только отчетливый, медленно тающий запах клубники. Свет в вагоне погас. А нить «нерва» опять пробрала дрожь.

Больше не произошло ничего.

3.

– Ну и что? Как оно всё? Запустилось? – стуча зубами, спросил Баламут.

– Не знаю, – сказал я.

– Подозреваю, что ты разбил склянку только из любопытства посмотреть, что там для меня приготовил этот моральный урод, – проворчал Морган.

– Не в последнюю… очередь… поэтому, – стуча зубами, ответил ему Баламут. Морган стоял в проломе и смотрел вниз. Рыжего колотила дрожь. От автомата он избавился и теперь изо всех сил цеплялся за поручни, волосы всклокочены, на лице грязные разводы. Я сам, наверное, выглядел не лучше него.

– Ну и куда мы теперь? – спросил я.

– Как куда? – невозмутимо сказал Морган. – Туда, конечно.

Он кивком показал — куда. Баламут со всхлипом зажал рот рукой. Дрожащий пол странно покосился у меня под ногами, и я тихонько присел на сиденье.

– По крайней мере, это будет быстро... – пришло мне в голову.

–