— Душу он бережёт!.. Ничего ты не знаешь, дурак, ничего ты не знаешь…

Под смех Хольды палачи выволокли очередную ведьму в пыточную. Безумный хохот продолжал звучать прямо в голове Ганса, пока они с Каспаром усаживали смугловатую для местных земель женщину на покрытый шипами «ведьмин стул». Пусть посидит пока… надо ещё придумать, что с ней делать.

Старик наполнил кружку и навалил каши в миску. Пытки — пытками, а обед по расписанию.

***

Последней на сегодня женщине Каспар немного облегчил участь. Пока Ганс не видел, он просто вырывал ей зубы изогнутыми клещами: старик-то всегда работал иначе. Предпочитал давить каждый зуб, крошить его понемногу.

Правда, благодарности за сомнительное милосердие в глазах бедняжки не наблюдалось. И ей, в отличие от Хольды, было совсем не весело. Как и всем остальным, кого Ганс с Каспаром измучили и покалечили за долгий рабочий день. Или тем, кто слышал из-за стены их крики — зная, что уже очень скоро испытает то же самое. Если не хуже.

Ганс оценил работу.

— Дааа, Либби, сухари тебе больше не грызть! — возвестил он, внимательно осматривая окровавленный рот жертвы. — Но это ничего, всё одно сожгут на рассвете. Малец, волоки её обратно. А я пока приберусь: начальство вот-вот явится…

Предстоящий костёр ведьму, кажется, совсем не беспокоил. Она смиренно брела к клетке, чуть пошатываясь и что-то бормоча: разобрать слов Каспар не мог и не пытался. Он запер клетку, но не сразу вернулся в пыточную: решил проверить, жива ли получившая сегодня грушу. То, что с ней сделали, вызвало у юноши настоящее отвращение, за которым последовала жалость.

Да и на остальных бы глянуть…

Если ведьмы не плачут, то костёр здесь точно полагался лишь Хольде — потому что слёз были полны глаза каждой, кого Каспар успел осмотреть. Кто-то пытался прожечь палача взглядом, кто-то смотрел с немой мольбой, кто-то быстро отворачивался, но слёзы — вот это было неизменным. Одни плакали от боли, другие от стыда, третьи от страха, некоторые — от сочувствия к тем, кому досталось сильнее. Каспар ощущал вину, хотя если подумать — виновен был не больше гвоздей, которыми распинали Иисуса. Не работай в подземелье он, этих женщин просто истязал бы кто-то другой. Ничего бы не изменилось, верно?

Но от таких логичных рассуждений совсем не становилось легче. Молодой палач чувствовал себя паршиво.

И тут снаружи послышались непривычные звуки. Дверь на лестницу наконец отворялась! Каспар поспешил в пыточную… и обомлел.

В подземелье ворвался яркий свет, хоть и явно не солнечный. Громко звучала музыка: прекрасные звуки многочисленных труб и барабанов. В вечно сыром помещении вдруг стало жарко и сухо.

Человек, вошедший в пыточную, оказался высок ростом, худощав и ослепительно красив лицом: поистине прекрасный юноша, напоминающий также и девушку. Он был облачён в яркие одежды, подобные восточному костюму, а на голове носил изысканную корону — усыпанную крупными камнями всех цветов радуги, сверкающую золотом.

Каспар сразу понял, что уже видел его раньше. И более того: видел не раз. Он даже мог сказать, как зовут гостя, только ни за что не решился бы произнести это имя.

Ганс вжался в угол, спрятался за дыбу. Его лицо выражало безмолвный ужас. А вошедший красавец заговорил — глубоким, бархатистым, благородным голосом.

— Каспар, Ганс! Не могу выразить, насколько рад нашей новой встрече. Усердно ли вы трудились все эти долгие дни? Позаботились ли обо всём, что должно?

Ганс ничего не смог из себя выдавить, если только не обделался. А вот Каспар кое-как совладал с языком, в один миг засохшим до состояния наждака.

— Да. Мы усердно трудились.

— Воистину отрадно слышать это. Пропустите же меня, позвольте взглянуть на своих постояльцев.

Каспар шагнул в сторону, дав коронованному дорогу. Когда тот уже приблизился к двери комнаты с клетками, Ганс всё-таки подал голос из своего угла.

— Вы… вы… вы кто таков?..

Почти равно похожий на юношу и девушку лениво обернулся в его сторону.

— Ты не впервые меня об этом спрашиваешь. Аз есмь Пеймон, Великий Король, девятый дух. А теперь не мешай.

Он скрылся во мраке за дверью. А Каспар, уже вспомнивший многое, но не осмысливший почти ничего, поспешил в другую сторону — к двери наверх, к лестнице. Он хотел выглянуть наружу, хотел убедиться.

Над подвалом не было никакого здания. Там, снаружи, простиралась бескрайняя пустыня: вдоль горизонта тянулись высокие дюны, а небеса горели огнём — и цвета, что переливались в них, никому не известны на Земле. Перед дюнами выстроилось огромное войско: диковинный легион, десятки тысяч всадников на верблюдах и солдат в изысканных доспехах. Оркестр играл музыку, подавляющую величием своего звучания.

Каспар уже знал, что он видит.

Это был Ад.

Нет никакого подземелья в вольном имперском городе посреди немецких земель. Нет никаких инквизиторов, нанявших старого и юного палача для работы. Не назначено никакого суда, и не была Хольда единственной ведьмой в застенках. Все они уже побывали на костре. Каждая из них. Они при жизни продали свои души, а вот Ганс и Каспар попали сюда иначе.

Юноша обернулся. Король Пеймон выводил ведьм наружу. Их страшные раны и увечья на глазах исцелялись, даже грязь с кровью исчезали: ведьмы расцветали, они становились прекрасными и величественными. Хольда шла впереди всех, но больше не была омерзительной старухой. Она выглядела так, как изображают могучих богинь.

— Все вы славно выдержали последнее испытание. — вновь заговорил Пеймон. — Вы доказали верность тому, кому сам я всецело покорен.

— Воистину это так. — подтвердила Хольда. — Я наблюдала за каждой.

— Возблагодарите же наших тружеников, сёстры мои. И ступайте за нами, спешите насладиться заслуженным! В сих землях, где властвую я над двумя сотнями легионов, ведьмы никогда не плачут.

Зато Каспар зарыдал. Он пришёл в отчаяние. Всё стало ему окончательно ясно.

Да, ведьмы приходят в подземелье и уходят из него, чтобы принять почести от одного из королей Ада, чтобы войти в его прекрасную свиту. А вот двое палачей в этом подвале навечно. Кто знает, сколько повторялся цикл, почти все подробности которого Ганс и Каспар каждый раз забывают? Сотни раз? Тысячи? Или гораздо больше?

Сколько лет провели они здесь? Хотя… имеет ли это значение, ведь срок — вечность или что-то вроде