сведения идут, конечно, из частного источника, но я могу вполне положиться на них.

Это известие довольно странное. Я хорошо знаком со взглядами Мадрида на государство и церковь, и это всего менее согласуется с ними. Мне неизвестно, кто составлял список лиц, который я получил. А что если это сделал отец Бернардо, чтобы выдвинуть против меня самое сильное обвинение: что я не обращаю внимания на богатых еретиков. У него было здесь достаточно времени для того, чтобы собрать о них нужные сведения. Правда, его занимали другие дела, но он мог не упускать из виду и этого. Сначала удовольствия, потом обязанности, как говорит поговорка.

Что если он рискнул и рассказал обо всём? Он, конечно, погибнет, но погибну и я. В таком случае моя гибель неизбежна, и это только вопрос времени и случая. Меня нельзя тронуть безнаказанно — моя семья имеет большой вес при дворе, а Голландия охвачена войной. Я спасу свою жену во что бы то ни стало, но не себя самого. Будь я один, я не стал бы дожидаться и послал бы им исповедь отца Бернардо сам. Но такой поступок немедленно привёл бы к кризису. Ради жены я должен выжидать.

22 декабря.

День идёт за днём, но донна Изабелла по-прежнему сохраняет ледяную сдержанность.

Сегодня вечером опять повторилась та же сцена. Мы кончили ужин и молча сидели друг против друга у камина. Она сидела неподвижно, сложив руки на коленях. Её глаза смотрели куда-то в темноту за мной, а на губах застыла жёсткая улыбка.

Время проходит и, может быть, мне выпадут на долю дни, когда мне удастся поговорить с ней. Я знал людей, которые женились силой и с помощью одной грубости заставляли своих жён преклонять перед ними колена. Но я не принадлежу к их числу. Я не могу ни уважать, ни любить женщину, завоёванную подобным образом.

Очевидно, и она страдала: её щёки побледнели, поблекли. Я принял то, что она предлагала, и я должен был сказать первое слово. Хотя мужчина и не должен унижаться перед кем бы то ни было, но перед женой это допустимо. Не следует мне дожидаться того момента, когда я буду уже свергнут и стану предметом её сожалений.

Сегодня канун Рождества. И если б было даже слабостью заговорить с ней, я не буду в том раскаиваться.

— Изабелла, — сказал я. — Неужели так всегда будет между нами? Неужели ты не можешь простить меня? Что я должен сделать, чтобы заслужить твоё прощение?

Она продолжала молчать.

— Припомни, — добавил я, — что и я могу предъявлять претензии.

— Если я оскорбила вас каким-нибудь словом, то вы оскорбили меня бесконечно сильнее. Слова можно взять обратно, но то, что вы сделали, поправить нельзя.

— Того, кто любит, можно и простить, — горько отвечал я. — Изабелла, — вскрикнул я в отчаянии, — наша первая ночь не оставила никаких следов в твоей памяти?

— Напротив, оставила очень большой след: позор отдаваться не любя и радость, что, отдав себя, я спасла сотню людей от пытки и костра. А это уже много. И я этого никогда не забуду.

Я чувствовал, что меняюсь в лице: её слова были уж слишком жестоки. Разве я об этом её спрашивал?

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Будьте покойны. Вам не придётся больше испытывать этого позора. Вы моя жена, но я буду вести себя так, как будто бы вы ею не были.

— Как вам угодно. Я согласна исполнить всякое ваше желание. Ваше дело приказывать, а моё повиноваться.

Теперь я понял её. Она хитростью заставила меня сделать то, что сама предлагала, и поймала меня на этом только для того, чтобы потом презирать и унижать в моих собственных глазах. Это было мщение, к которому, быть может, прибег бы и я сам, если бы был женщиной.

25 декабря.

Вчера был канун Рождества. «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение» — так гласит Евангелие от Луки. Канун Рождества — великий день в этой стране. Все дарят друг другу в этот день подарки, и не один муж не может оставить без подарка свою жену.

Я долго думал, что бы мне подарить: нелегко было найти подарок для женщины, малейшее желание которой осуществлялось, едва она успевала его выразить. Наконец я нашёл подарок. Она очень любит редкие цветы. Однажды, задолго до того, как мы были помолвлены, мне случилось быть в её комнате. Мы разговорились о цветах, которые стояли на столе. Я стал рассказывать ей о тех, которые цветут в садах Испании, в Альгамбре. Она поднялась со своего места и вскричала:

— У меня тоже есть сад, сеньор, хотя, может быть, и не такой большой, как в Альгамбре. Но в нём есть такие растения, которые вы напрасно будете искать здесь. Они выросли за много тысяч миль отсюда, за океаном, там, где конец света. Пойдёмте. Взгляните и убедитесь.

Она привела меня в свою комнату и из окна, на которое падали редкие лучи солнца, показала мне какие-то странные растения, защищённые от ветра загородкой. Они, должно быть, действительно были привезены с другого конца света, из Индии.

— Разве это не красиво? — спросила она. — Сознайтесь, сеньор, что у вас в Испании таких цветов нет.

— Действительно, у нас таких цветов нет, но мы показали путь, как их привезти сюда.

— Ну нет! — воскликнула она. — Это сделал один итальянец. Ему пришлось немало похлопотать, чтобы заставить вас последовать его примеру.

Завязался маленький спор, и мы остались каждый при своём мнении. В конце концов мы оба рассмеялись. Она была очень весела в этот день — теперь это даже трудно себе и представить.

— Теперь вы видели нечто такое, чего вам прежде не случалось видеть. И я надеюсь, что вы поблагодарите меня. У одного из друзей моего отца, некоего ван Даалена из Антверпена, есть два рода этих цветов, которые ещё красивее этих. Отец хотел купить их для меня, но ван Даален не желает их продавать. И я его понимаю.

Сначала я думал было добыть для неё эти цветы, но потом оставил эту мысль. Мне не хотелось докучать ей драгоценными подарками, как это делают влюблённые. Но в эти дни я опять стал думать о цветах.

Я также был знаком с ван Дааленом. Несколько лет тому назад в моих руках