Над средней дверью имеется вывеска: «Принимаются только пустоголовые с полными карманами». Английский привратник говорит только что прибывшим инвесторам: «Нет! Все занято по завышенной цене, с премией», — но его немецкий коллега кричит: «Нет! Нет! Открой дверь, чтобы можно было с удобством принять в долю наших друзей!»

Однако такая циничная оценка была беспочвенной. В отличие от многих акционерных обществ того времени компания «Альянс» была не просто орудием для обмана наивных инвесторов, но надежно основанным предприятием, которое ждало долгое и процветающее будущее. Просуществовав два года по соседству с Домом Ротшильдов по адресу: Нью-Корт, 4, общество переехало на Бартоломью-Лейн. «Альянс» не был и единственным достижением Ротшильдов в области страхования. В 1839 г. они приняли участие (хотя и не столь прямое) в стремительно развивающемся рынке в Рейнской области, оказав поддержку обществу страхования от огня «Колония», основанному Оппенгеймами и другими. Эта связь пережила бурные события 1840-х гг., в том числе большой гамбургский пожар 1842 г., который едва не истощил средства компании. В 1852 г. Лондонский, Франкфуртский и Парижский дома снова стали мажоритарными акционерами в «Кельнской перестраховочной компании».

Растущий объем операций Ротшильдов, диверсификация их финансовой деятельности и расширение географии их интересов все больше опережали возможности пяти братьев. Обычно одному из партнеров можно было совершать личные поездки в Брюссель, Гаагу, Берлин или Мадрид, когда велись переговоры о крупных правительственных займах. Но если они хотели вести в этих столицах дела на постоянной основе, приходилось устраиваться по-другому. Сходным образом, покупать и продавать такие товары, как хлопок, табак, сахар, медь и ртуть, невозможно было без эффективного и надежного представительства на ключевых рынках: в Нью-Йорке, Новом Орлеане, Гаване, Санкт-Петербурге и Мадриде. В 1820-е — 1830-е гг. было необходимо не только увеличивать число партнеров, вводя в правление пяти домов представителей молодого поколения, но и увеличивать число служащих во всех пяти домах, а также нанимать избранную группу агентов на жалованье, которые должны были заботиться об интересах Дома Ротшильдов на таких новых рынках. Линии сообщения с этими агентами, исходившие из Лондона, Парижа, Франкфурта, Вены и Неаполя, образовали сложную новую сеть, значительно увеличившую не только объем корреспонденции, но и объем операций, которые стало возможно проводить от имени Ротшильдов. Официально эта сеть влиянием не обладала; с ней сравнима более крупная, но более свободная сеть связей с другими банками, а также с биржевыми маклерами, центральными банками и финансовыми газетами. Если считать каждого отдельного человека или фирму, которые вели регулярную переписку с Ротшильдами, частью их сети, она в самом деле была огромной.

Расширение компании, призванное включить сыновей Соломона, Натана, Карла и, наконец, Джеймса, было достигнуто при сравнительно небольших трениях. Старшие представители следующего поколения — Ансельм и Лайонел — как будто без замечаний приняли свое наследственное призвание. Они, не жалуясь, проходили все стадии ученичества, принятого у Ротшильдов: работа в банке отца, затем — в банке у того или иного дяди и, наконец, самостоятельная работа за границей. Ансельма официально сделали партнером в 1826 г.; но лишь в 1830 г. братья согласились поручить ему важные переговоры в Берлине. Правда, даже тогда его склонный к тревожности отец засыпал его типичными для Ротшильдов советами «слушать и помалкивать»: «Теперь ты полномочный представитель всех братьев… и [точно так же] всем братьям придется одобрить все, поскольку в основе своей дело подразумевает значительный риск, не пиши слишком мало… трудись усердно, и во всех начинаниях полагайся на Всевышнего, который пошлет тебе удачу и Свое благословение».

На самом деле вскоре уверенность в себе выросла у Ансельма настолько, чтобы начать оценивать свою предположительно равную власть как партнера. Не прошло и года, а он уже критиковал инвестиционную стратегию дядей после Июльской революции, а еще чуть позже Джеймс попросил его о помощи в Париже, «так как у него поистине есть характер». Его проницательность оправдалась: когда по Европе пронесся следующий, гораздо более мощный революционный кризис, Ансельм сыграл решающую роль в минимизации ущерба всех пяти домов — пусть даже за счет чувств родного отца.

Годы ученичества Лайонела, старшего сына Натана, также прошли весьма успешно. В 1828 г. его официально «приняли в фирму», назначив «генерал-лейтенантом», пока Натан ездил во Франкфурт для встречи с братьями. «Теперь ты командуешь по своему усмотрению, — писал ему Джеймс, добродушно поощряя племянника, — и ты, несомненно, подойдешь к делу очень тщательно». «Проведи несколько красивых операций, как мужчина, — добавлял он же через несколько дней. — Докажи, что ты — умный и хороший бизнесмен». Через три года, стараясь оставаться на плаву после революции 1830 г., Джеймс отзывался о нем уже не так покровительственно: «Если тебе, милый Натан, он [Лайонел] не понадобится, ты знаешь, какое мне доставит удовольствие, если он побудет здесь с нами. Всегда лучше работать в паре, чем в одиночку. Несмотря на то что у нас, к сожалению, очень мало дел, тем не менее всегда полезно действовать в паре. Если же отпускать его сюда слишком неудобно, был бы тебе весьма признателен, если бы ты прислал ко мне еще кого-нибудь из твоих сыновей, к которым я всегда отношусь как к собственным детям. Надеюсь, что у Лайонела нет причин жаловаться на меня и что он сюда вернется».

Когда Лайонела послали в Брюссель, Джеймс выразил тревогу из-за того, что его оставили «в одиночестве» в Париже. В 1833 г. Лайонел показался своей сестре «совершенным деловым человеком»: «[Он] утром заходит засвидетельствовать свое почтение, и мы не видим его до самого ужина в семь». Его поездку в Мадрид в 1835 г. сочли успешной; судя по всему, в 1836 г. он без труда занял место своего отца.

В отличие от Лайонела его младшие братья не так охотно шли в банкиры. Энтони пришлось сократить первый период ученичества во Франкфурте из-за романа, к которому его отец отнесся неодобрительно; с тех пор Энтони затаил сильную неприязнь «к этому вонючему городу» (чувство, которое разделяли его братья). По сравнению с Парижем и Лондоном Франкфурту почти нечего было предложить в смысле злачных мест; хуже того, дядя Амшель работал дольше, чем привыкли его племянники: с 8 утра до 7 вечера, шесть дней в неделю. (Натан просто не перегружал своих сыновей работой так, как в свое время перегружал себя.) Даже очутившись в более благоприятной обстановке Парижа, Энтони не выдержал испытания. Как тактично выразился Джеймс, хотя он «усердно трудился», ему не удалось «провести операции, которые, в конце концов, останутся в памяти потомства». Дядюшки делали для него что могли. Джеймс поощрял его «следить за работой всего механизма», когда он вел переговоры по какой-либо крупной сделке; Соломон хотел «научить его определенной жесткости, которая, с одной стороны, отучит молодого человека от излишней вздорности, а с другой стороны, — от излишней горячности». Но Энтони так и не удалось избавиться от ярлыка «ненадежного»: в 1840-х гг. его брат Нат вынужден был возражать против «слишком грубых выражений» в его письмах. «Не хочу, чтобы он помыкал мною, как будто я его слуга, — жаловался он Лайонелу. — Я не считаю себя обидчивым, но можно сказать о чем-то очень оскорбительно, и наш добрый братец Билли [домашнее прозвище Энтони] иногда именно так себя и ведет».