Белов притянул ее к себе.

– Я тебя просил, не надо об этом…

– Французы, которые были в Сопротивлении и воевали с фашистами, герои! Это твои слова! Почему с прибалтами это не так?

– Немцы были захватчиками и агрессорами, а мы прибалтов освободили…

– От кого?!! – возмутилась Николь. – Освободили и повезли в свинских вагонах в Сибирь?! Я сама в них ехала!

– Тише, Николь, давай не будем… Опять поругаемся. Ну что мы все время? Я же не против.

Николь помолчала, вздохнула судорожно:

– Да-да, я не хочу, ты такой красивый, ты мой муж! Да?! У меня никогда не было мужа… Мне повезло, Господь занес меня в такие края, чтобы здесь наградить Сан Санычем Беловым!

– Не тебя, а меня он наградил!

– Тебя не за что! Ты просто жил, а я много-много терпела… я иногда не понимала, зачем терплю, и хотела убить себя. Я серьезно говорю! А теперь ясно – как бы еще я могла получить тебя! Мы ведь подходим друг другу, правда? Ты же видел нас в зеркало? У нас одинаковые глаза – карие… – она приподнялась над ним и попыталась рассмотреть его лицо. Поцеловала быстро и снова легла, прижавшись. – Не видно ничего! А ты рад, что мы встретились?

– Ты уже восемнадцать раз спрашивала… – улыбнулся Сан Саныч.

– Ты говорил, что все бы бросил ради меня. И даже свой пароход – это ты врал! А кстати, куда мы денемся осенью? Я где буду жить?

– В Игарке. Снимем комнату.

– Ты будешь разводиться?

– Что-нибудь придумаем, по работе могут быть сложности, я – кандидат в члены партии… – Сан Саныч невольно вздохнул, это была самая поганая тема. По мере приближения к Игарке он все чаще вспоминал лейтенанта госбезопасности.

– Ладно-ладно, это неважно, я могу жить, где угодно… лучше, конечно, вдвоем… а еще лучше втроем. Я такая дура, когда мы любим друг друга, я все время хочу твоего ребенка! Как сумасшедшая, только это в голове! У меня, кстати, два раза уже не было месячных…

– Да? И что? – повернул голову Сан Саныч.

– Испугался? Не знаю ничего, у меня так бывает. Когда нас везли в Сибирь, и потом, когда работали в лесу, у меня больше года ничего не было. И здесь, в Дорофеевском, когда привезли, я очень испугалась этой огромной тундры, и тоже долго не было. Может, и теперь… Я боялась уезжать из Дорофеевского, а теперь боюсь сходить на берег! Я же говорю – трусиха! – Она помолчала. – Знаешь, кого я боялась больше всего?

– Кого?

Николь молчала, закусив простынку.

– Николь! – Сан Саныч нашел в темноте ее лицо.

– Блатнячек в тюрьме! Даже сейчас страшно вспоминать о них! Я иногда глядела на этих женщин и девушек и думала, что это люди, которые попали в руки Сатаны. У них есть мозг людей, психика, чувства… но все их способности направлены на самое гадкое в человеке. Они ничего не стесняются! Избить, украсть, отнять… специально на чьи-то вещи написать, тебе неприятно, прости, я нечаянно вспомнила. У всех на глазах любовью друг с другом занимались, девочек насиловали!

– Но ты же не сидела в тюрьме?

– Сидела, я была под следствием.

– Да? Ты не говорила…

– Я три месяца всего… это на Оби было, не хочу об этом. Я не пойду в Дорофеевский, ладно?

– Как хочешь, но ты не должна бояться. Ты законно работаешь на «Полярном».

– Люди завидуют. Вон Степановна, какая хорошая была, а кто-то стукнул. Выпившая могла проговориться, человек и написал.

– Ты думаешь?

– Конечно! Кто-то из своих, такие всегда есть. Врал твой лейтенант, что ее разыскивали. Стукнул кто-то, они и явились. Целый самолет прислали за «особо опасной» поварихой.

Николь затихла напряженно, потом прошептала с горечью:

– Нас много, а мы молчим! Они нас ловят, сдирают с нас шкуру… иногда и не сдирают… а мы молчим! Мы, как безголосые звери! Или это они звери?! Саня?! Нет, я знаю! И мы, и они – все уже звери! Правда?

Сан Саныч молчал. Он не знал, как мог заступиться за Степановну. Ставил себе вопросы: если бы знал заранее, предупредил бы ее? Спрятал бы? И чувствовал, что боится отвечать. Все уже случилось, вопросы были лишние.

После ареста поварихи настроение в команде поменялось.

Подходили к Дорофеевскому утром. Здесь все было, как и год назад, бригада готовилась к рыбалке, в длинной лодке был уложен невод. Люди садились в большой бот. Только теперь все были одеты в ватники и шапки, обметали лавки от снега. Поселок плотно, по-зимнему уже укрылся белым и выглядел уютнее, чем летом. Пушистые песцовые шапки лежали на крышах и стогах сена во дворах, на длинных поленницах. Дымы шуровали из труб. Колхоз готовился к долгой зиме, часть баркасов и лодок были уже вытянуты и перевернуты и тоже укрыты снегом. Бригада девчонок на берегу пилила плавник на дрова и увозила куда-то трактором. Мужичок к ним подъехал на небольшой мохнатой лошадке, запряженной в сани. Веселый смех разносился далеко по темной воде. Николь напряженно прислушивалась и всматривалась в поселок, где прожила восемь лет, потом решительно спустилась в каюту, собралась и, поцеловав Сан Саныча (он сидел, разложив бумаги), побежала к шлюпке.

Сан Саныч накинул бушлат и вышел следом. Рыбацкий бот с лодками на прицепе уплывал с неводом на пески. На румпеле восседал Айно. Узнали друг друга, Айно поднял единственную руку. Девушки, Сан Саныч не угадывал их в теплой одежде, радостно закричали и замахали ему.

От небольшой баржи, стоящей на рейде неподалеку, отделился маломощный плоскодонный катер. Вскоре он подвалил к борту «Полярного».

Это были заготовители оленей. Бригадир, здоровый, кругломордый и нечесаный мужик со шрамом через всю щеку, поднялся на борт и стал зазывать помощников – олени шли валом и рук в бригаде не хватало. День работаешь – три туши твои! Грач начал торговаться, и бригадир поднял цену до пяти оленьих туш.

Вскоре Егор с Грачом уже сидели в катере, больше охотников не нашлось. Бригадира звали Саня, он стоял за рулем в крошечной рубке, катерок резво бежал вдоль берега на юг от поселка.

– На переправе когда-нибудь оленéй били? – обернулся на «завербованных» бригадир. – Там все просто… погода вот только говно, морозцу бы хорошего.

– Били, как не бить… – отвечал Грач, поглаживая усы. – И большой план дали?

– Восемьсот голов! Половину заготовили уже… не проквасить бы.

Вскоре вошли в устье медленной и неряшливой тундровой речки с высокими песчано-глинистыми берегами, заваленными обсохшими корягами. Винт то и дело цеплял дно и поднимал муть за кормой. Через полчаса причалили у балка, бригадир достал из рубки двадцатилитровую булькающую канистру и сошел на берег.

Весь снег вокруг балка был вытоптан до грязи, костер едва дымил, а сам балок храпел так, что Грач с Егором замедлили шаг. В пеньке у входа торчали окровавленные ножи, стояли такие же, черные от крови дубинки. Некоторые были обтянуты жестью, в которой застряли мясо и шерсть. Бригадир толкнул дверь и вошел внутрь.