В январе 1919 года Западная армия вступила в Вильну, вскоре — в Гродно.

В конце января прибыли Окулов, Вацетис. Инспекционные поездки — Орша, Могилёв, Калинковичи, Овруч, Лунинец, Бобруйск, Минск.

В Смоленске Снесарева ждёт телеграмма с приказом взять Ков-но и Гродно — подпись Вацетис, копия Троцкому и Ленину. Снесарев лишний раз убеждается в неответственном слове и «гибкости» руководящего латыша: «Приказ расходится с нашей с Вацетисом беседой, видимо, подсказан политическими соображениями. “Известия” (1919): 17 февраля созывается съезд Советов Литвы (в Вильно); аграрная реформа в Белоруссии… федерация Белоруссии с Российской Советской Республикой».

В феврале 1919 года Снесарев едет за семьёй в Острогожск. В Орле не пропускают… Простояли три дня, пока шла переписка с Москвой и Смоленском. Дорога занесена снегами. Ехал через Елец, Валуйки, Алексеевку. В Острогожске пробыл с 19 по 26 февраля. У могилы родственника-священника Алексея Тростянского долго стоял в грустных раздумьях. «Быть может, он успокоится в своём случайном приюте — человек, так много дававший и так мало получавший».

Обратно добирались через Валуйки, Касторную, Елец, Орёл — стояли, еле двигались. Вскоре в Смоленск из Петербурга приехали родители жены. Зайцев поступил на работу в штаб Белорусско-литовской армии «состоящим для поручений при командарме».

В феврале 1919 года был создан Западный фронт, командующим назначен Д.Н. Надёжный. А обстановка ненадёжная. Свидетельствуют об этом и весенние страницы «смоленского» дневника.

Начало марта. «На фронте положение дел серьёзное, особенно на левом фланге и в центре… Рота была посажена в вагоны, а к месту назначения прибыли пустые вагоны». Поездка с командующим фронтом по ответственным или уязвимым участкам. Надёжный «работает и горячится, однако малоразговорчив… считает, на линии нужно объяснять, толковать, наставлять, требовать». 23 марта прибыли в Минск: встреча с комбригами Маевским, Добровольским, Борисовым… Позднее Снесарев телеграфировал из Минска: «Осмотрев жизнь и деятельность командиров и комиссаров… я нахожу, что им, скорее, нужно в ноги поклониться, чем думать об их арестах или каких-либо репрессиях…»

27 марта. «Барановичи. Ночуем. Охраны нет, людей нет… Противник мог бы нас всех прикончить. Связи нет. Остановили паровоз у немецких позиций, осматриваем. Проволока шириной 400 шагов, окопы удобные, продуманные, всюду сигнализация. А у нас война на авось, людскими телами».

На другой день пишет: «Вильно… Вот Гедиминова гора, три белых креста. Город старый и красивый, нерусский». Снесарев вглядывался в силуэт Вильно, видел за непроницаемой маской сникшее выражение лица Александра Первого на балу в Вильно, когда ему сообщили, что Наполеон перешёл через Неман… Но даже тогда, в грозный майский час 1812 года, почти никто не сомневался, что Вильно останется в пределах Российской империи. Наполеону не Россия была нужна, а союз с Россией. А теперь три белых креста как три вопроса.

Приезд в Могилёв — грустный печальный город, откуда русская Ставка недавней мировой войны целила свои стрелы на Берлин; и не устремились эти стрелы во всей силе и точности, поскольку много неправды было в той войне. И лилась русская кровь, не только спасая жизни и победы «союзных» армий, но и приуготовляя большие банковские и территориальные приращения мировых верхов, погружая в пучину великую страну.

Через Вильно и Минск — не семь вёрст киселя хлебать — возвращаются в Смоленск. Через Вильно — ещё” можно. Скоро, в апреле, главный литовский город отнимут у большевиков, а эта потеря не предусматривалась в их вдруг объявившемся геополитическом раскладе. 26 апреля на станции Солы — телефонный разговор Снесарева с Лениным и Вацетисом. Настаивают на энергичном движении на Вильно.

Люди приходят в начальники, уходят в подчинённые, меняются местами, должностями, и трудно сказать, чего тут больше — строки в книге судеб, или игры случая, или, ещё проще говоря, произвола, растерянности и неумелости власти. И главной власти — тоже. Трудно объяснить, почему казачий командир Миронов вдруг отзывается с Донца, перебрасывается с Дона на берег Днепра и здесь выступает как помощник Снесарева, а затем и сменяет его. Никогда по-настоящему не командовавший дивизиями и корпусами, не имевший панорамного видения войны, не искушённый в стратегических вопросах, он, конечно, по чьей-то правящей воле мог сменить Снесарева, но заменить его никак не мог. Андрею Евгеньевичу он хотя бы объяснил причины отхода казаков: «…утомление, обман союзников, сумма неудачных эпизодов», но для снесаревской команды единомышленников, штаба и полевых командиров Шестнадцатой армии сие не было существенным; у них была своя печаль: нехватка сил на западной границе, мятеж в Гомеле, потеря Вильно и многое другое, что они верили побороть только со Снесаревым. И потому Миронов стал для них чужак с первого слова и первого приказа.

24 мая от Надёжного была получена телеграмма, приказывающая Снесареву срочно выехать по службе в Серпухов. Снесарев ехал с Мининым, который приезжал в Смоленск во главе комиссии по проверке положения дел… Он тоже сын сельского священника, но он принял важный пост в ВЧК, и начальный их разговор более был похож на допрос: почему в царицынском штабе у Снесарева оказались изменники? И лишь после достойных прямых ответов, не унижающих ушедшего к белым Носовича и расстрелянных Ковалевского, Рождественского, Чебышева, Краснокутского, разговор выровнялся и пошёл о разном. Больше — о Царицыне.

А Миронов был вскоре отозван на Дон. Им были недовольны штабисты и полевые командиры, он вызвал их раздражение. Вот строки из письма Токарева от 18 июня 1919 года: «…одним из самых интересных эпизодов нашей жизни был отъезд Миронова (срок для выезда был дан 6 часов). Сцена прощания происходила ночью, он чувствовал себя таким жалким, таким приниженным, что кроме жалости к этому заблудшему человеку никто ничего не чувствовал, даже о злобе и намёка ни у кого не появилось».

У детей своя жизнь, свои игры, своя память. Неподалёку от временного крова (семья Снесаревых жила на Почтамтской улице в доме бывшего банкира Шварца), начинаясь у Воскресенского монастыря, крутая улица тянулась и вверх — к парку, и вниз — к Днепру, и детям эта улица стала родной, каждый день выводя их к заветным уголкам: к стенам Смоленского кремля, к главной площади и парку с памятником Глинке, к днепровскому берегу. Во всём Смоленске не было соли. Не было её и в доме, а без неё всё казалось невкусным и несъедобным. Женя читала тогда «Зимовье на Студёной» Мамина-Сибиряка, где есть рыба, да нет соли, и соль приобретает значение бесценное.

Весной 1919 года в Смоленск на гастроли приехали А.В. Нежданова, Н.С. Голованов, С.И. Мигай, А.В. Богданович. Остановились у Снесаревых. Концерт проходил в зале бывшего Дворянского собрания. Зрители разнообразные: и знатоки, ценители пения, и далёкие от консерваторий красноармейцы. Запах духов из семейной шкатулки перемешивался с запахом махорки, рядом с песцовым боа сидели видавшие вида линялые косоворотки защитного цвета с аккуратно пришитыми белыми подворотничками… Успех был редкостный, публика отхлопала ладони. Гонорар артистам был выплачен ржаной мукой, а Неждановой поднесли венок из лавровых листьев, пусть и взятых не от живой ветки средиземноморского лавра, а в продовольственном магазине, и всё же лавровых.