– Луиза тревожится из-за войны? – легким тоном осведомился Хью.

– Знаешь, старина, не имею ни малейшего понятия. Вроде бы нет. А что? Полли тревожится?

– Да, очень, – на лбу Хью забилась жилка, что сразу заметил Эдвард. И опустошил свой стакан.

– Слушай, старина, день выдался длинным, ты перенервничал. Скорее всего, на самом деле с ней все в полном порядке. А ты чересчур много волнуешься, – ласково добавил он, похлопал брата по плечу, скрывая глубокие чувства, и ушел.

Медленно поднимаясь в спальню, Хью гадал, что значит это «чересчур много». Чересчур для него? Для «ситуации»? Он не стал поднимать второй вопрос, о котором лишь вскользь упомянул за обедом, а именно: если Эдварда вдруг призовут в армию, то вся работа в компании ляжет на его, Хью, плечи. Если только Руперт не придет к нему на помощь. Но Руперта самого, скорее всего, призовут. У него начиналась мигрень, и он принял лекарство, чтобы успеть уснуть до того, как она разыграется вовсю.

* * *

В пятницу утром Бриг, который накануне был вынужден признать, что строительство бомбоубежища практически не движется (кое-кому приходилось рыть его деревянными лопатами), велел Сэмпсону отрядить для этой цели двоих рабочих.

– Я не могу строить и уборные, и бомбоубежище одновременно, мистер Казалет, – возразил Сэмпсон, но совершенно напрасно.

– Чепуха, Сэмпсон. Уверен, это в ваших силах.

Тем же утром дюжину примусов доставили из Бэттла по заказу через «Тилл». Тонбриджу было приказано вывести машины из гаража, который, скорее всего, станет кухней. Рен злорадно наблюдал за ним из конюшни: «Сначала дома лишился, а теперь и рабочего места. Скоро и его самого здесь не будет – туда ему и дорога». Тонбриджа он всегда терпеть не мог.

Утром во время уроков мисс Миллимент поручила Полли нарисовать контурную карту Европы и как можно четче подписать названия стран. Карта, конечно, уже устарела, поскольку на ней не были указаны недавние приобретения Гитлера, но мисс Миллимент обозначила их сама. Ей казалось, что детям важно понимать, что происходит в мире, в том числе иметь четкое представление о взаимном расположении европейских стран.

Миссис Криппс все утро ощипывала и потрошила две пары фазанов к ужину, и кроме того, прокрутила остатки говяжьей вырезки для картофельной запеканки, испекла кекс с мадерой, три дюжины корзиночек со сливами, состряпала две пинты заварного крема, два рисовых пудинга, две пинты хлебной подливки, желе из чернослива и две пинты жидкого кляра для жабы в норе[22] к обеду слуг, приготовила два пирога с лимонным безе и пятнадцать фаршированных печеных яблок к хозяйскому обеду. Вдобавок она приглядывала за тем, как готовятся целые горы овощей: картошка для запеканки, капуста на гарнир к жабе, морковь, стручковая фасоль, шпинат и пара чудовищных кабачков, которые дорастил до выдающихся размеров Макалпайн, ежегодно удостаивающийся за свои кабачки первой премии. Как однажды Руперт заметил в разговоре с Рейчел, в мире овощей они являлись аналогом самых аляповатых и грубо раскрашенных открыток с приморских курортов – впрочем, миссис Криппс подобное сравнение в голову не приходило.

Словом, своими обычными делами занимались все, кроме Руперта, который все острее сознавал, что никаких дел у него, в сущности, нет. Он упомянул в разговоре с Зоуи, что Клэри, кажется, нужна новая одежда, и добился неожиданного результата: Зоуи уехала в Бэттл вместе с Джессикой и Вилли, покупать ткань на платье для Клэри. Но едва он принялся размышлять о том, что это неплохо, как вспомнил, что Клэри вчера рассказала ему про Кристофера: с тех пор он так ничего и не предпринял. Он сидел в бильярдной, своей мастерской, рассеянно уставившись на портрет Анджелы и пытаясь понять, что он упустил, потом еще несколько минут решал, с кем поговорить или кому рассказать про мальчика. С самим Кристофером? Но он его почти не знал, и если он не так поведет разговор, то все только испортит. В каком-то смысле очевидным выбором была Джессика, но предупреждение Клэри, что она сразу сойдет с ума, заставило его отказаться от этой мысли. Тогда Вилли. Но она в Бэттле. Рейчел – ну конечно: если бы он попал в беду, сестра была бы первой, к кому он обратился бы. Он отправился на поиски, но узнал от Дюши, что Сид повезла ее на лечение в Танбридж-Уэллс. Тогда он снова задумался: сестры… Разумеется! Гораздо лучше будет поговорить с Анджелой. Она рассуждала так разумно в тот день, когда он поделился с ней соображениями насчет своей карьеры. Она старше Кристофера, но не намного: ее он выслушает гораздо охотнее, чем кого бы то ни было. Вдобавок Анджела почти всегда где-нибудь поблизости.

Он нашел ее читающей в гамаке в саду. На ней была белая юбка и зеленоватая рубашка, которую он одолжил ей, пока она позировала ему. Она не слышала, как он подошел, и он, видимо, напугал ее, потому что когда окликнул, она вздрогнула так, что книга выпала из ее рук на траву.

– Извини, – сказал он, поднимая книгу. – Я не хотел тебя напугать. – Он взглянул на обложку. – «Сонеты от португалки»… А, Элизабет Барретт Браунинг! Они красивые? Она их перевела?

– Нет, сама написала Роберту. Так ее звал он – «моя маленькая португалка». Наверное, потому, что у нее были черные волосы и темно-карие глаза.

Они помолчали, он думал, что надо бы нарисовать ее в гамаке, потом она спросила:

– Какие-то новости?

– А?.. Насколько мне известно, никаких. Нет, я искал тебя, потому что хотел кое о чем поговорить. Может, пройдемся?

– Да, конечно. Пойдемте, – она сразу же выбралась из гамака, оставив книгу в нем.

– Куда бы ты хотела пойти?

– Да куда угодно! Куда пожелаете.

– В таком случае – туда, где нам не помешают.

– О, да! – откликнулась она.

– Ладно. Есть здесь одно огромное и старое поваленное дерево – на другой стороне леса, за домом, – сказал он. – Я раньше водил туда Клэри, когда ей хотелось поиграть, она называла эту игру «кораблекрушение». Ну, идем.

* * *

Тедди не находил себе места. После великолепного дня, проведенного в Лондоне, в деревне заняться было нечем. И, что важнее всего, заняться было нечем и не с кем: Саймон по-прежнему чесался и капризничал – во всяком случае, с ним поссорился, хотя если бы он уже поправился, то они наверняка сразу помирились бы. Утром Тедди побывал в лагере. Там все выглядело по-прежнему, но ощущалось как-то иначе: как безлюдное, неприветливое место, особенно если находиться там в одиночестве. И ни следа Кристофера. Потом Тедди пришло в голову объявить себя римским императором, а Невилла, Лидию и Джуди сделать рабами. Поначалу они вроде увлеклись, но к тому времени, как он привел их в лагерь, стало ясно, что натура у них отнюдь не рабская.

– С какой стати ты все время приказываешь нам? – спросил Невилл.

– Да, почему? – подхватила Джуди.