– Я могу позволить себе купить только что-то одно, Гермиона.

– Разумеется, дорогая. Можете купить даже половину, если пожелаете.

Полтора часа спустя Вилли вышла из ее магазина обладательницей удивительно стильного маленького черного платья из шерсти, с воротником и манжетами, расшитыми гагатом, с огромным поясом и гагатовой пряжкой, твидового костюма оттенка темно-синих гиацинтов (классического, изысканного покроя), фланелевого пальто очень темного оттенка серого, отделанного черным искусственным каракулем («оно выглядит довольно широким, дорогая, но очень мило драпируется – примерьте») и крепового платья с длинными рукавами и воротником-хомутом, цвета ежевичного пюре, как сказала Вилли, за что удостоилась шумных похвал. «Надо будет обязательно запомнить это – верно, мисс Макдональд? Звучит гораздо лучше, чем просто сливовое». В машину Вилли вернулась, переполняемая ликованием и чувством вины. Она потратила почти шестьдесят гиней, но была в восторге от всех вещей, которые купила, и на Лэнсдаун-роуд вернулась словно слегка захмелевшей. Только тогда она осознала, что проносить всю зиму сможет лишь пальто, которое будет ей впору до самого конца. Мысль, которую она вынашивала ранее – посоветоваться с Гермионой насчет врачей, – ни разу даже не всплыла в памяти. Так или иначе, в присутствии мисс Макдональд этот разговор был бы невозможен. А остальные вещи она сможет носить после того, как родится ребенок. Она уже несколько месяцев ничего себе не покупала. Эта часть дня стала удовольствием в чистом виде, легким и несерьезным. Эдвард не станет возражать, он всегда великодушен, когда она покупает себе одежду, хотя она предпочла бы, чтобы он почаще обращал на нее внимание. Она с радостью представила себе, как будет показывать обновки Джессике, чего прежде никогда не делала, ведь теперь и Джессика может позволить себе приличную одежду. И потом, я не купила ни единого вечернего туалета, заключила она, привнося в свои поступки штрих добродетельности.

Но в остальном день был сущим адом. Она укладывала вещи, перетаскивала их и грузила в машину сама, поскольку Тедди опоздал: Эдвард высадил его на Лестер-Сквер, и он запутался в поездах, делая пересадку. Когда они уже выезжали, начался ливень, а Тедди во всех подробностях живописал ей, что происходило с Полом Муни на протяжении всего фильма, который оказался не только очень скучным, но и невразумительным. До Милл-Фарм они добрались лишь к восьми и едва успели поужинать до начала выступления по радио. После этого она заставила себя разгрузить машину и уже собиралась лечь, как вдруг откуда ни возьмись объявился Эдвард с таким видом, словно преподносил ей чудесный сюрприз. Тот малый, с которым он должен был встретиться и поужинать, живет, как оказалось, на полпути между Лондоном и Суссексом, вот он и подумал, что она обрадуется его приезду.

– Давай ляжем чуть попозже, – предложил он. – Не откажусь от виски с содовой. А ты, дорогая?

– Нет, спасибо, – она подошла к дивану и села.

– По-моему, Тедди остался доволен.

– Да. Он сам сказал мне, что прекрасно провел время.

– Джессика еще здесь?

– Да. Вчера она ездила на похороны, Реймонду досталось довольно много денег. И дом.

– Вот новость так новость! Лишь бы он их не разбазарил. – Последовала пауза, потом он сказал: – Сегодня за обедом мне показалось, что ты на меня сердишься. Ты ведь сердилась? Из-за чего?

Она видела, что он нервничает, потому что он начал ковырять собственные пальцы, царапать их ногтем, – от этого они часто имели плачевный вид. Сцены его всегда пугали.

– Да, немного… потому что пыталась объяснить тебе кое-что накануне по телефону, а ты почти оборвал меня и бросил трубку, но потом я сообразила, что ты просто не слышал, что я сказала.

Он замер.

– И что же это было?

Она перевела дыхание.

– Я сказала тебе, что почти уверена: у меня будет еще ребенок.

Мгновение он смотрел на нее изумленно и почти, как ей показалось, с облегчением на лице, которое вдруг посветлело. Он улыбнулся, шагнул к ней и обнял.

– Господи! Так ты это мне сказала, а я не расслышал? На улице долбили мостовую, мисс Сифенг твердила, что мне звонят по другой линии. Прости, дорогая, ты, наверное, подумала, что я негодяй!

– Ты рад?

– Конечно, рад, – с жаром подтвердил он. – Но немного удивлен. Знаешь, я ведь думал, что ты предохраняешься.

– Так и было. А один проскочил.

– Господи! – снова выпалил он, опустошил свой стакан и поднялся. – Пойдем, пожалуй, хорошо? Ты ведь, наверное, совсем без сил, – он протянул руку и поставил ее на ноги.

Пока они раздевались, она призналась:

– Я чувствую себя уже чуточку староватой для того, чтобы снова затевать всю эту возню с младенцем.

– Чепуха, дорогая. Ты совсем не старая! – Он нежно поцеловал ее. – Что тебе нужно, так это выспаться. Я уеду рано. Утром не беспокойся обо мне.

И вот теперь, поднимаясь на холм к Хоум-Плейс и вспоминая все это, она задумалась: ему и в голову не пришло спросить, хочет ли она еще одного ребенка. Он просто принял как должное, что хочет. «Что сделано, то сделано, – сказала она себе, – а если будет война, мы, возможно, все взлетим на воздух».

* * *

После обеда шел дождь, и Луиза поняла, что копать в свою смену им не придется.

– Давай помоем голову, – предложила она. Она где-то вычитала, что яичный желток считается очень полезным, и теперь ей не терпелось опробовать его. Нора, которую собственные волосы ничуть не заботили, сказала, что это лишь пустая трата яиц, но Луиза возразила, что из белков можно сделать меренги, а значит, впустую они не пропадут.

– Потому что если бы мы просто собрались делать меренги, пропали бы желтки, – добавила она.

И Луиза помыла голову им обеим; волосы Норы оказались очень грязными, а вода – слишком горячей, так что яйцо чуть было не сварилось, в итоге пришлось мыться еще и шампунем. Сушить волосы было негде, так как камин в гостиной еще не растопили; они улеглись в постели, закутавшись в банные полотенца и шерстяные кофты, чтобы не простудиться.

– Насчет молебна… – заговорила Луиза. – Помнишь, как ты сказала, что каждый обязан отдать что-нибудь в обмен на мир? Думаешь, хоть кто-нибудь отказался бы?

– Не знаю. Мама потом говорила, что это личное дело каждого, а я не понимаю, как хоть кто-то может вообще заявить, что он против. В общем, она сказала, что я раскомандовалась и влезла не в свое дело – со мной часто такое бывает.

Луиза уважительно уставилась на нее. Склонность командовать и назойливость – это не романтичные изъяны вроде вспыльчивости и непосредственности (или нетактичности), и о том, чтобы признаться в них публично, сама она даже мечтать не могла.

– Теперь твои волосы выглядят бесподобно, – сказала она, – такие красивые и блестящие.

– А-а. Да мне до них нет дела, ведь когда я стану монахиней, их все равно придется остричь. Ты могла бы отказаться от тщеславия, – добавила она.