Делаю маленькое отступление. Поддержание этих огородов нашими солдатами не является единичным. По всей Галиции наши люди, где только могли, становились на полевые работы, пахали и засевали поля, помогая тем семьям, в которых мужчины были призваны на войну, и мы, их начальники, не препятствовали в этом и даже поощряли. Но неугомонный граф Бобринский (брат генерал-губернатора) настоял, чтобы всех военнопленных галичан отпустили бы по домам и, к сожалению, его настояние увенчалось успехом. Свыше 200 000 таких пленных при нашем отходе остались по своим деревням и были вновь призваны австрийцами. Так что мы сами способствовали усилению австрийской армии, действовавшей против нас.

Город Белый Камень имеет свою легенду. По этой легенде икона Пресвятой Богородицы впервые объявилась в Белом Камне. Но недовольная тем, что никто не обратил на нее внимания, икона удалилась по словам католиков в г. Подкамень, а по словам православных – в наш Почаев. И только часовенка, построенная на горе в лесу, на том самом месте, где впервые объявилась икона, составляет единственный след этого сказания, и когда бы не прийти в эту часовенку, в ней всегда светится много свечей, зажигаемых в честь Богородицы местными бабами.

За Буг корпус отошел только тогда, когда все соседние части уже были за ним и не было больше надежды на переход в наступление в ближайшее время.

Отходя постепенно в наши пределы, корпус к вечеру 25 августа задержался на широком фронте Подкамень – Радзивиллов – Панасувка. На нас наседали шесть австрийских дивизий. Сильно растянутая позиция с загнутым правым флангом поставила корпус в очень тяжелое положение, необходимо было своевременно вывести войска из-под удара. Я доложил генералу Брусилову обстановку и впервые за все время войны заявил о необходимости отступить, как только стемнеет, и что мною уже отданы соответствующие распоряжения.

Генерал Брусилов ответил:

– Отход разрешить не могу, да и ваша боевая слава от этого пострадает.

Я вновь доложил, что отойти – и отойти своевременно – необходимо, дабы спасти корпус от разгрома и сохранить его кадры, что я все беру на свою ответственность, приказание об отходе уже отдал и прошу доложить главнокомандующему Юго-Западного фронта. Генерал-адъютант Иванов одобрил мое решение и приказал сократить фронт корпуса на двадцать верст.

Отход совершили в полном порядке и остановились в районе д. Рыдомель; штаб корпуса перешел в Катербург.

Особенно тяжко было отдавать в руки врага нашу святыню, Почаевскую лавру, но, задержись мы долее, лавра оказалась бы в самом средоточии боя и была бы разрушена артиллерийским огнем.

30 августа австрийцы вновь повели наступление, и бой разгорелся по всей линии. Вдруг, часов около пяти пополудни, австрийцы прекратили атаки, и бой сразу начал затихать.

Что именно вызвало прекращение боя со стороны австрийцев, мы отгадать не могли, но одно было ясно, что наступил наш черед. 31 августа в шесть часов утра, несмотря на сплошной туман, мы перешли в энергичное наступление, стремительно атаковали австрийцев и отбросили их в район д. Лопушно Волица, причем взяли в плен 183 офицера, 9500 нижних чинов и захватили два тяжелых орудия. Сами заняли позиции по восточной окраине деревень Рыдомель и Лотовица.

Возвратясь в Катербург, я стоял на площади и думал, как и чем нам накормить всех пленных, из которых первая партия офицеров уже прибыли в Катербург и их угощали чем могли: чаем, кофе, сыром, хлебом, колбасой, но для имевших еще прибыть могло уже ничего остаться. В это время в Катербург въехала графиня Елисавета Владимировна Шувалова со своим лазаретом и питательным пунктом и тотчас же спросила:

– Чем вы так озабочены, когда все так отлично сложилось?

Я ей рассказал, в каком я затруднении относительно питания пленных, а она мне в ответ:

– Если только это, я вас сейчас же успокою, все будут сыты.

Подозвала повара питательного пункта, приказала ему сейчас же купить четыре коровы, зарезать их и варить обед на 10 000 человек.

Графиня Елисавета Владимировна прибыла в 7-й корпус вместе с возвращенной нам 13-й дивизией. У нее были собственный лазарет с хирургическим отделением, питательный пункт и сапожная мастерская. Обладая редкой энергией, уменьем все устроить и наладить, она вся отдавалась взятому на себя делу, умела держать в руках и служебный персонал, и раненых, и больных, и при этом была заботлива и ласкова, как родная мать к своим детям. В течение войны она оказала корпусу неоценимые услуги, у меня нет слов, чтобы достойным образом описать все сделанное ею, все мы с благоговением и благодарностью вспоминаем ее работу.

Простой пример нагляднее всего покажет чувство к ней всех выхоженных и обласканных ею за время войны. Однажды, когда она в д. Горенке обходила лазарет, один молодой солдат, поправлявшийся после тяжелой болезни, глядя на нее, проговорил:

– Графинюшка, подойдите ко мне, – и когда она к нему нагнулась:

– Мне скоро уходить от вас, а ведь вы мне были как родная мать, так приласкали, отогрели меня, – обнял ее за голову и, рыдая, долго целовал ее.

В то время как пленные офицеры закусывали в нашей столовой, появился врач штаба корпуса, один из австрийских офицеров подошел к нему и чистым русским языком спросил:

– Не будете ли вы так добры дать мне почтовую открытку, мне надо написать письмо в Москву, у меня там невеста, и теперь она будет уверена, что мы скоро свидимся.

Одновременно с нашим отходом на Волынь, стало подниматься все население, бросая поля, дома, хозяйство, и устремилось вглубь страны, причем многие крестьяне намеренно останавливались на посевах и выпускали на них скот и лошадей, приговаривая:

– Наше все пропало, пускай и их добро пропадает.

В первую же ночь в Петербурге кто-то постучался в избу, занятую офицерами штаба, и вслед за стуком дверь отворил священник и обратился к офицерам со словами:

– Извините, господа, у нас на подводе родились двое детей, разрешите только их окрестить, и мы сейчас же тронемся дальше.

Такое повальное бегство ничем не вызывалось, и мы приняли меры к его остановке. Все еще остававшиеся на местах становые приставы и урядники были нами задержаны, жители остановлены и постепенно водворяемы по своим деревням или временно расселяемы по ближайшим к штабу деревням. Питательный пункт графини Шуваловой действовал вовсю, и она за эти дни накормила не один десяток тысяч взрослых и детей. Одновременно я вошел с ходатайством по команде о немедленном возвращении на свои места всех уездных властей.

Второго сентября штаб корпуса перешел в п. Вышневец, где и оставался до весны 1916 года.

В то время как в ближайшем тылу и даже в Киеве создавалась паника и многие искали, куда бы переехать подальше вглубь России, едва я успел войти в Вышневецкий дом, как мне доложили, что меня желает видеть графиня Ржечешская. На мой вопрос:

– Где графиня? – мне ответили, что она только что въехала во двор и идет к дому.